В статье обосновывается необходимость нового понимания произведений Лермонтова на основе тех категорий русской филологии, которые возникли в последние десятилетия. Все они так или иначе восходят к представлениям о единстве русской культуры и актуализируют различные аспекты этой культуры. В художественном мире Лермонтова доминирует ментальная модель предпочтения «сверхзаконной» свободы «законнической» необходимости. Тот идеал, осуществления которого желал бы Лермонтов, как и ряд его героев, невозможно достичь не только в России, либо в любой другой стране, но и вообще на земле. Сверх-законные отношения присущи, скорее, идеальному пространству Святой Руси, нежели исторической России. Но именно эти сверхзаконные отношения опознавались как русскими писателями, так и их читателями как своего рода духовный, этический и эстетический ориентир. За столкновением «идеала» и «действительности», которое исследователи чаще всего возводят к романтической парадигме, мерцает фундаментальная оппозиция Закона и Благодати, пронизывающая собой всё пространство русской литературы, как средневековой, так и новой.
Проблемы исторической поэтики
2014. — Выпуск 12
Содержание:
В истории русской и мировой литературы роман Лермонтова «Герой нашего времени» был оригинальным развитием жанровых открытий Пушкина, который в традиционное содержание романа («вымышленные любовные приключения» и частную жизнь) ввел новый интеграл - историческую эпоху. В концепции «Героя нашего времени» есть, говоря словами Пушкина, «высшая смелость: смелость изобретения», что отличает гениальное произведение от заурядного. В результате оригинальных композиционных решений, совмещения разных точек зрения, неоднозначных суждений и поступков героев автор создает своего рода «систему зеркал», обращенных друг на друга: каждая повесть и каждый рассказ, предисловия к журналу Печорина и ко второму изданию романа отражаются друг в друге, возникает бесконечная смысловая перспектива: герой неисчерпаем, личность безмерна, познание автора и узнавание читателя бесконечно. Можно обличать героя, но сам он судит себя строже, чем кто-либо другой. В романе Лермонтова слова имеют не только прямой, но и иной, скрытый, план высказывания. Они не исчерпывают сказанное, значат не только, а иногда не совсем то, что говорят. Герой больше слов, выше чужих мнений, он - загадка, разгадываемая и неразгаданная одновременно. Концепция жанра, которую открыл Лермонтов, развивает художественные открытия Пушкина, теоретические идеи А. И. Галича, Н. И. Надеждина, В. Г. Белинского, предвосхищает романы Достоевского и Толстого. Предлагая оригинальную концепцию жанра, Бахтин не описывал, каким был роман, а раскрывал, каким роман может быть, раскрыл его неограниченный художественный потенциал. «Герой нашего времени» - одно из немногих исключений, которые оправдывают гипотезу Бахтина о романе нового времени как новом жанре мировой литературы.
Ключевые слова
Современники Лермонтова протестовали против суждений о «безнравственности» и «безрелигиозности» поэта, который был, в сущности, глубоко православным человеком. Это отразилось и в его лирике: среди сравнительно небольшого числа его стихов - четыре носят заглавие «Молитва», то есть претендуют на прямое «возношение ума и сердца к Богу». В статье рассматриваются эти стихи, представляющие разные возможности воплощения единого «молитвенного» чувства. Лермонтов в них чрезвычайно многообразен: от молитвы-«призывания» и прямого «прошения» приходит к откровению Богородичной иконы и к осознанию особенного воздействия молитвенного ощущения на душу человека. Рассмотрение этих «молитвенных» текстов в одном ряду создает впечатление «полного круга» поэтического постижения Божества: от романтического обращения к Всевышнему с осознанием безысходности избранного пути - до иронического «прошения» к «Царю Небесному» избавить от тягот юнкерской жизни; от страстного монолога к Богородице с молением за несчастную возлюбленную - до осознания особенной значимости для христианина «созвучья» молитвенных слов, до создания предельно широкого и общего образа молитвы. Молитва без «призывания» и «прошения» оказывается одновременно и радостной, и «благодатной», предназначенной для «трудной», грустной «минуты жизни».
Ключевые слова
В статье исследуются евангельские цитаты в описании истории киевского правления XII века на материале двух летописных сводов. Киевская летопись XII века (свод игумена Моисея), на материале которой ставится актуальная проблема, касающаяся принципов воспроизводства исторической реалии в литературно-историческом повествовании, рассматривается как авторский текст. Образы князей, складывающиеся благодаря целенаправленному отбору автором литературных средств, среди которых евангельские цитаты и реминисценции занимают едва ли не первое место, обеспечивали расстановку нравственных акцентов в рассказах о разных эпизодах почти вековой истории Руси. Именно так игумен Моисей стремился обосновать законность наследования великокняжеского стола правнуком Владимира Мономаха Рюриком Ростиславичем, которому посвящен весь свод. Иначе представлены образы тех же самых князей и с ними история великого киевского правления в Никоновском своде, летописном памятнике XVI века. В некоторых сюжетах, добавляя штрихи к образам князей, евангельские презентации приводили к утрате злободневности, которой был насыщен свод игумена Моисея.
Ключевые слова
В статье рассматривается реализация агиографического принципа Imitatio Christi, сопоставляющего посредством библейских цитат, аллюзий и реминисценций жизнь и деяния святого с жизнью и деяниями Христа, на материале одного из наиболее популярных памятников древнерусской агиографии - «Сказания о смерти Пафнутия Боровского», написанного учеником преподобного, иноком Иннокентием. Традиционно характеризуемая как маргинальная в плане агиопоэтики, «Повесть» на деле оказывается воплощением принципа imitatio. Смерть протагониста сказания - преподобного Пафнутия -осознанно и последовательно сопоставляется с крестными страданиями и смертью Христа. Так, Пафнутий окружен нерадивыми учениками, которые, подобно апостолам в Гефсиманском саду, оказываются не в состоянии выдержать высокого молитвенного напряжения, переживаемого святым накануне смерти, и вместо того чтобы упражняться в молитве, засыпают. Пафнутий, подобно Христу пред лицом Пилата, остается безмолвным перед лицом обращающихся к нему монахов и мирян и произносит слова, вложенные евангелистами в уста Христа накануне Его крестной смерти. Агиограф использует неатрибутированные цитаты, а также цитаты-инсценировки, а сам текст «Сказания» строится по сложным законам агиопоэтики.
Ключевые слова
Статья посвящена выявлению художественной манеры писателя выговской литературной школы Трифона Петрова. В центре внимания - две гомилии автора, написанные на праздник Воздвижения креста Господня: «Слово на Воздвижение честнаго и животворящего креста Господня», «На Воздвижение честнаго и животворящаго Креста слово похвальное, сочиненное лета 7243». В работе прослеживаются структурная организация произведений, их жанровые особенности, семантика и интерпретация образа креста, а также художественное оформление и источниковедческая база торжественных слов. При анализе первой гомилии фокус направлен на композицию произведения, которая оказывается вписанной в символику креста. Следуя за речью проповедника, слушатель проходит по заданным крестом пространственно-временным координатам. В слове похвальном акцент делается на гимнографических текстах, вкрапленных в авторское повествование. Они выполняют ритмообразующую функцию и превращают гомилию в реминисценцию песнопения. В основе изложения обоих слов лежит риторическая амплификация. Благодаря ей традиционные для гомилетики мотивы и образы разрастаются и получают новое освещение. Трифон Петров, оказавшийся восприимчив к веяниям эпохи, явился продолжателем лучших традиций святоотеческой литературы.
Ключевые слова
В статье дается обзор рукописных материалов печорских собраний из Древлехранилища ИРЛИ (Пушкинского Дома) РАН, представляющих собой списки и литературные редакции печорского книжника - крестьянина-старообрядца Ивана Степановича Мяндина (1823-1894) из села Усть-Цильма (районный центр Республики Коми). И. С. Мяндин известен как редактор древнерусских повестей, составивший несколько рукописных сборников и переписавший большое количество древнерусских сочинений разных жанров. В четырех составленных И. С. Мяндиным сборниках читаются многочисленные библейские сюжеты в хронографической обработке. В основном Мяндина привлекали ветхозаветные сюжеты, но есть и сюжеты из раннехристианской истории (например, «о царе Константине и матери его Елене»). Источником для печорского книжника послужил, вероятно, Хронограф, который был в его личном собрании. Эта рукопись была им передана на время писателю С. В. Максимову и назад не вернулась. Место хранения ее сейчас неизвестно. Некоторые из библейских сюжетов были Мяндиным существенно переработаны по сравнению с их хронографической и библейской версиями. К их числу относятся сказания об Иосифе Прекрасном, царе Соломоне, Юдифи. Исследование мяндинских списков этих сказаний показало, что первый этап в работе Мяндина отразился в списке ИРЛИ, Усть-Цилемское собрание, № 267, второй - в списке того же собрания № 66, третий - в списке из сборника Российской национальной библиотеки НСРК О. 100. Библейские герои воспринимались усть-цилемским крестьянином как вполне соотносимые по житейским проблемам их бытия с его собственным жизненным опытом. Драматические коллизии, в которые они попадали, воспринимались им не отстраненно, а с живым участием, которое заставляло редактора искать от варианта к варианту наиболее убедительные мотивы их поступков.
Ключевые слова
В статье доказывается, что одним из источников поэмы Ф. Н. Глинки «Карелия» было житие Лазаря Муромского - греческого монаха, основавшего в середине XIV века на юго-восточном побережье Онежского озера Успенский Муромский монастырь. Факт этого заимствования не отмечен ни в одном литературоведческом исследовании, посвященном творчеству Ф. Н. Глинки. Считается, что «Житие Лазаря Муромского» возникло на рубеже XIV-XV веков. В конце XVIII века один из списков «Жития» хранился у крупного петрозаводского чиновника И. А. Пыхтина. В 1805 году И. А. Пыхтин передал свой список «Жития Лазаря Муромского» известному петрозаводскому краеведу Т. В. Баландину, который сделал с него копию. Вскоре Т. В. Баландин передал список со своего «Жития» Лазаря известному историку церкви Евгению (Болховитинову). В 1813 году Евгений опубликовал этот список «Жития Лазаря Муромского» в пятом томе «Истории российской иерархии». В 1826-1830 годах в Петрозаводске отбывал ссылку за участие в движении декабристов поэт Ф. Н. Глинка. Познакомившись с Т. В. Баландиным, он получил от краеведа текст «Жития Лазаря Муромского» и включил в свою поэму «Карелия» рассказ о монахе, переселившемся из Греции в Россию. Кроме того, имя святого упоминается в тексте поэмы и дважды в авторских примечаниях к ней. Тонко чувствуя язык, Ф. Н. Глинка подметил взаимосвязь стиля и достоверности «Жития» Лазаря. Таким образом, «Житие Лазаря Муромского» стало одним из источников, вдохновивших Ф. Н. Глинку на создание поэмы «Карелия», и отчасти определило ее содержание.
Ключевые слова
«Сказка о попе и о работнике его Балде» кажется на первый взгляд самой простой из всех пушкинских сказок. Однако это особая простота, простота сложности. В сказке существуют разные, не всегда сразу заметные, уровни содержания. Традиционная трактовка рассматривала «Сказку о Балде» как острую социально-политическую сатиру, другой подход связан с особенностями поэтики фольклорной сказки и её литературной трансформации, связанной с трудностями совмещения фольклорно-сказочной функции персонажа и характера литературно-сказочного героя. Оба эти подхода вызывают ряд вопросов, главный из которых - за что всё-таки наказали попа? Третья интерпретация, рассматривающая пушкинскую сказку в христианском контексте, позволяет ответить на эти вопросы, позволяет раскрыть глубинные коннотации пушкинского замысла, давая возможность по-новому, прокомментировать строки, обычно пропускаемые исследователями, акцентирующими внимание только на поверхностных смысловых уровнях текста.
Ключевые слова
Тема искушения верой является одной из основных тем в цикле фантастических рассказов М. Н. Загоскина «Вечер на Хопре». В статье рассматривается механизм действия апостасийного начала на человеческую личность на примере рассказа из упомянутого цикла - «Концерт бесов». Главный персонаж рассказа оказывается перед выбором между «ветхостью», коснением во грехе или обновлением человеческого естества, между тлением и смертью или воскресением и бессмертием. Время действия - канун и первая неделя Великого Поста - позволяет проанализировать страстное состояние героя прежде всего в контексте великопостного покаянного канона Андрея Критского и ветхозаветных чтений об Адаме и Еве. Место действия - бал-маскарад - определяет способы действия апостасии: инфернальное маскируется под человеческое, пытаясь подменить лик - маской, личиной. Проявление апостасии дается с проекцией на современность, поскольку с секуляризацией общества возрастает агрессивность апостасии; несколько меняются внешние формы ее действия при сохранении сути.
Ключевые слова
В повести В. А. Жуковского речь идет о силе веры, способной изменить человека. Герой стихотворной повести - капитан корабля Бопп - злой и развратный человек, преступник и богохульник, ненавидимый своей командой, готовой его убить. Герой получает возможность спасения через Евангелие, покаяние и молитву. Внутреннее преображение, произошедшее с капитаном, стало возможным благодаря сложной внутренней духовной работе, силе устремленности к Богу, размыканию собственной личности и полной отдачи себя в руки Бога. Этот путь мыслится автором как единственно возможный, но главное - возможный. Кульминационным моментом является видение капитану распятого Христа. Теперь герою умирать не страшно, потому что приходит понимание, что он прощен. В повести, с одной стороны, речь идет о смерти человека, но с другой - главным становится не смерть как таковая, а то новое состояние, которое позволило герою обрести покой. Для Жуковского земная жизнь - это подготовка к жизни вечной. Повесть оставляет надежду каждому и утверждает возможность спасения.
Ключевые слова
Календарная символика всегда выступает компонентом художественного сообщения автора (чаще всего это приурочивание событий датам православного календаря). Время в «Эде» поэтически клишированное, однако в чувственной атмосфере «волшебной» весны просматриваются и фольклорные смыслы. Во всех трех поэмах автор показывает разрушения, которые любовная страсть производит в судьбе героинь. В «Эде» и «Бале» тему любовного искушения раскрывают контрастные мотивы ночной тьмы и тлеющего «света» любовного жара. В решительный для героинь момент артефакт православной культуры предстает неким ограждением от рокового шага, высшей точкой отсчета, свидетельствующей об Истине. Как показывает сюжетная логика рассмотренных поэм, в художественном мире Боратынского отрицается возможность счастья в жизни, запятнанной грехом. Динамику «Эды» и «Бала» определяет поэтика ночи. Календарное же мышление характерно для крупных эпических жанров и организует сюжет «Цыганки» (Пасха, июль, святочное веселье и канун Великого Поста), являющейся своеобразным подступом автора к «эклектическому» роману в прозе. Боратынский расходится с литературной и культурной традицией не только в перспективе развития романтического сюжета, нои в семантике зимы и метели.
Ключевые слова
Жизнь и деятельность В. Ф. Одоевского - писателя, государственного деятеля, ученого, - были посвящены Родине, её культуре, науке, обществу. Определяющее значение в мировоззрении писателя имели Библия, прежде всего Евангелие, и труды святых отцов Православной церкви, собранные в «Добротолюбии». Одной из важнейших и мироустрояющих новозаветных притч была для Одоевского притча о талантах. О важности её свидетельствуют и полная самоотверженных и неустанных трудов на благо России жизнь писателя, и его дневники, произведения, письма. Одоевский был богато и разносторонне одаренным человеком, и его глубоко мучил вопрос о том, в чем же состоит истинное служение Богу и людям. Жизнь для писателя была полем брани, на котором человека подстерегают бедствия, неизвестность, самообманы и самообольщения. Порою в произведениях Одоевского появлялись грустные размышления о тщете земного бытия, резко контрастирующие с его убеждением о необходимости активной деятельности и реализации своих талантов. Однако единственной, но твердой опорой для него всегда была вера в Бога и в Провидение.
Ключевые слова
Как известно, изучением мировой и отечественной истории во многом определялась оценка современной действительности известного русского мыслителя XIX в. П. Я. Чаадаева. Гораздо менее известно, что изучение прошлого с юности занимало и Гоголя - и что впоследствии это увлечение напрямую сказалось в его художественном и публицистическом творчестве. К сожалению, долгое время вопросу о влиянии исторических штудий Гоголя на его художественные образы достаточного внимания не уделялось. Настоящая статья представляет собой одну из первых попыток восполнить этот пробел и показать, как изучение Гоголем славянского и русского прошлого (главным образом по «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина) обуславливало его видение настоящего и будущего России и нашло прямое отражение в целом ряде его творческих созданий: в повестях «Страшная месть» и «Тарас Бульба», в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и в главном творении писателя - поэме «Мертвые души». Как позволяет судить содержание исторических сочинений Гоголя, его лекций и отдельных набросков, наиболее чувствительной «болевой точкой» писателя в восприятии отечественной истории было переживание одного общеизвестного явления - княжеских взаимных распрей, часто расторгавших русское и славянское единство. Особенность Гоголя как писателя, как художника-христианина, заключалась в том, что, пожалуй, никто не переживал это печальное locus communis древнерусской старины так глубоко и остро, как он. В статье на обширном материале показано, что проблема преодоления междоусобных конфликтов, важная для созидания русского и славянского мира, волновала Гоголя на протяжении всей его жизни, став одной из «сквозных» и «узловых» тем творчества.
Ключевые слова
В произведениях русской классической литературы современному читателю зачастую неизвестны или непонятны прямое и коннотативные значения личных имен (онимов), в которых отразилась культура того времени и которые играли важную роль в художественном 221 целом: на том основывались и писатель, и читатели, как минимум, знавшие начала латинского и греческого языков, античную и славянскую мифологию. Поэтому одним из возможных путей корректного филологического комментирования текста может стать определение семантики личных имен и ее соотнесение с характеристиками героев, с идейно-художественными аспектами содержания. То есть, анализируя структуру художественного образа, следует учитывать значения различающихся форм онима, их возможную внешнюю и внутреннюю диалогичностъ. Мы характеризуем онимы в ранних произведениях Н. В. Гоголя, посвященных Малороссии: «Глава из исторического романа», «Две главы из малороссийской повести», первая книжка «Вечеров на хуторе близ Диканьки» (1831). За основу взяты общепринятые в то время толкования распространенных славянских имен в их украинском и русском вариантах и список «Имен, даемых при Крещении» из гоголевской «Книги всякой всячины» (1827-1831). Приведенный анализ позволяет сделать вывод, что, наделяя героя тем или иным христианским именем, Гоголь учитывал фонетическую и семантическую структуру онима, его прямое и коннотативное значения, их противоречия, смысловые связи, реже - его распространенность, принадлежность тому или иному сословию, паронимические созвучия.
Ключевые слова
В анализе прозы Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского реконструируются и сопоставляются их взгляды на категорию «богатырство». Освещаются такие актуальные литературоведческие проблемы, как истолкование богатырского подвижничества в свете Православной традиции, а также роль Н. В. Гоголя в художественном сознании Ф. М. Достоевского. Подчеркивается, во-первых, что оба классика воспринимали феномен богатырства в контексте христианской идеи «сила в немощи», акцентируя внимание на духовной, а не физической крепости истинных богатырей; во-вторых, что богатырские подвиги совершаются не только бесстрашными ратоборцами в латах, но и людьми «каждого звания и места», непрерывно ведущими битву с различными проявлениями беспорядка как в мире, так и в собственной душе. Установлено, что олицетворением богатырства для обоих писателей были святые воины. Н. В. Гоголь, указывая современникам на образец богатырского подвижничества, называл имена преподобных Александра Пересвета и Андрея Осляби. Ф. М. Достоевский примером богатырского служения считал свято чтимого русским народом христианского богатыря Илью Муромца.
Ключевые слова
В статье анализируется программа еженедельника «Гражданин» как «органа русскихъ людей, стоящихъ внѣ всякой партiи», раскрытая в редакционных объявлениях о подписке Г. К. Градовским в течение 1872 года, отмечается общность идейной программы «Гражданина» с журналами братьев Достоевских «Время» и «Эпоха». В период своего редакторства Ф. М. Достоевский внес изменения и уточнения в концепцию «Гражданина»: включил в программу издания изучение вопросов церкви, повседневной общественной и семейной жизни России, земства, крестьянского мира и новых явлений в литературе. Эта программа газеты-журнала была реализована Достоевским в «Дневнике Писателя», который стал личным Дневником Гражданина и редакционным дневником еженедельника «Гражданин». В фельетонах и статьях, преобразовавших эту рубрику в новый жанр Достоевского, была разъяснена позиция издания по многим общественным, политическим и государственным вопросам современности.
Ключевые слова
В статье рассматривается тема сект в «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевского. Откликавшийся на острые вопросы современности Ф. М. Достоевский не мог обойти стороной и эту тему - тему псевдодуховности и вовлечения людей под видом молитвенных собраний в различные организации, зачастую ставящие перед собой не столько религиозные, сколько политические цели. В статье рассматривается образ штундистского пастора как сектантского лидера и противопоставляется ему образ старца Зосимы из романа «Братья Карамазовы» как настоящего святого, ведущего ко Христу.
Ключевые слова
В настоящей статье рассматриваются сцены исповеди в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы». Направление нашей работы во многом определила концепция М. М. Бахтина, согласно которой покаянное слово в творчестве Достоевского диалогично, просительно обращено вовне себя, к Богу. Участие другого в исповедальных ситуациях романа предполагает сострадание, принятие к сердцу чужих грехов как своих собственных. В статье подчеркивается, что исповедь, соотнесенная с актом покаяния, неразрывно связана с принципом деятельной любви. Посредством деятельной любви герои романа стремятся к духовному единению и принятию нравственного закона старца Зосимы о всеобщей вине и ответственности. Указываются основные признаки рассмотренных исповедальных признаний: преодоление чувства стыда публичного разоблачения, предельная искренность, стремление к возрождению и исцелению души.
Ключевые слова
Художественные функции евангельского текста в повестях Ф. М. Достоевского «Двойник», «Записки из подполья» и романе «Идиот» исследуются в свете эстетического учения А. Ф. Лосева. В центр внимания выдвигаются категории первообраза, мифа, имени, занимающие важное место как в эстетике Лосева, так и в поэтике Достоевского. Динамика формообразования описывается Лосевым как диалектический процесс движения образа к первообразу, имеющий своей целью их полное отождествление. У Достоевского эта динамика проявляется уже на уровне ономапоэтики: имя героя актуализирует диалектические отношения характера и его идеального прообраза. Эти отношения реализуются в многообразных взаимодействиях текста художественного и текста евангельского. Евангельский текст активно включается в процесс формообразования, осуществляет взаимопроникновение архитектонических и композиционных планов художественной формы, организует художественную телеологию произведений писателя. Телеологическая устремленность творимого Достоевским художественного мифа реализует телеологию Абсолютного мифа Священной истории.
Ключевые слова
В статье изучается художественное функционирование мотива искушения монаха в лирике и поэме «Келиот» Я. П. Полонского. Рассматриваются биографические предпосылки христианского сознания поэта. Осуществляется мотивный анализ произведений Полонского с применением антропологического и аксиологического подходов. Уточняется функционирование евангельского текста в лирике поэта. В поэме «Келиот» обнаруживается второстепенное значение фабульной основы. Полонский сосредоточен на решении сложного мировоззренческого вопроса о соотношении любви и Закона в системе христианских ценностей. Герой Полонского проходит через искушение похотью плоти, очей, житейской гордости. Изображение человека в поэме соответствует новозаветной традиции. Он утратил изначально присущую цельность природы, но наделен способностью обрести ее вновь. Сюжет поэмы разрешается утверждением самоотверженной христианской любви. В результате проведенного исследования устанавливается, что в основе мировоззрения Я. П. Полонского лежит христианское понимание человека.
Ключевые слова
В статье рассматриваются основные жанровые особенности дневников А. М. Достоевского: содержание, тип изображения, стилистическое своеобразие. Дневники имеют свою творческую историю, но также вписаны в контекст сродного мемуарного источника - «Воспоминаний». Для понимания функциональной направленности дневникового текста важно учитывать возрастные параметры автора. А. М. Достоевский начал вести дневники в позднем возрасте. Основной побудительный мотив - болезнь жены Домники Ивановны. Все записи в дневниках А. М. Достоевского выстроены строго хронологически. Автор лишь один раз почти на два года прервал работу над дневником - на время усиления болезни и последовавшей затем смерти жены. Первым шагом А. М. Достоевского к осмыслению дневниковой формы письма стала переписка с сестрой В. М. Достоевской, на что указывает сам автор. Дневники А. М. Достоевского - семейно-бытовые по жанровому содержанию. Наряду с бытовыми зарисовками, материал дневников включает в себя портретные репрезентации широкого круга исторических персоналий, раскрывает яркие события эпохи. Важное место в дневниках А. М. Достоевского занимают путевые заметки и даты, осмысленные в духе христианского календаря. Данные художественные компоненты сакрализуют хронотоп и стиль дневников А. М. Достоевского. Весьма разнообразны стилистические эксперименты в его дневниках: сновиденческие наблюдения, поэтические экспромты, ведение служебной документации, рисунки, планы.
Ключевые слова
Статья посвящена проблеме восприятия Н. С. Лесковым Пролога XVII века. С 1870 по 1890-е годы писатель давал противоречащие друг другу характеристики функционального предназначения Пролога, истории его бытования и издания в России - от книги, назначаемой церковью для благочестивого и назидательного чтения и помогающей «уразуметь Слово Божие», до лишения ее вовсе церковного авторитета. Начиная с 1886 года, Лесков называл Пролог книгой «отреченной», «неканонической». Анализ архивных материалов позволил подтвердить высказанное ранее в науке предположение о том, что писатель называл «отреченной» полную печатную редакцию Пролога, изданную в Синодальной типографии в 1642-1643 годы. Именно эта редакция не была подвергнута «книжной справе» в ходе никоновских реформ. Древность и сохраненность памятника всегда оставались для писателя определяющими критериями. Подобные характеристики не лишены реальной основы и зиждятся на научно доказанных в XIX веке наблюдениях. Удалось установить, что существенное влияние на Лескова в выработке собственной позиции оказала монография профессора Киевской духовной академии Н. И. Петрова «О происхождении и составе славяно-русского печатного Пролога (Иноземные источники)» (Киев, 1875). Лесков совершил незамысловатый творческий ход. Он перевел факт научный - «неканоничность» «допетровского» Пролога - в факт литературный. За стратегией наделить Пролог редакции 1642-1643 годов статусом «отреченного» скрывается не только эвристический поиск Лескова в области истории его публикации, но и поиск художественный. Учитывая «подконтрольность» своих произведений, написанных по сюжетам Пролога, со стороны цензуры, писателю был необходим выход к новому языку «тайнописи». Обращение к «неканоничному» Прологу в качестве литературного источника обернулось для него свободой творческого самовыражения. За проложными ситуациями и образами скрывается второй, «неканоничный» план - вряд ли вписывающиеся в цензурные рамки XIX века авторские размышления о проблемах веры, праведничества, грехопадения, деятельной любви.
Ключевые слова
Статья посвящена изучению одного из старейших нижегородских старообрядческих скитов, Комаровского скита, в дилогии П. И. Мельникова-Печерского «В лесах» и «На горах». В дилогии опыт изучения П. И. Мельниковым-Печерским исторической действительности выразился в художественной форме. В статье Комаровский скит рассматривается как категория художественного пространства. Комаровский скит в дилогии - отчетливо доминирующий пространственный образ. В современном литературоведении для обозначения пространственных образов часто используется понятие «локус». Текст дилогии позволяет рассматривать Комаровский скит как локус, поскольку он обладает некоторыми существенными признаками этого понятия: тождественность объекту реального мира, культурная значимость для определенного социума, дискретность, антропологическая обусловленность. В статье проводится анализ текста, исходя из определяющих понятие локуса признаков, это понятие применимо к пространственному образу Комаровского скита.
Ключевые слова
Статья посвящена рассмотрению архетипа праведника в дилогии П. И. Мельникова-Печерского на примере образов старообрядцев, которые занимают основную часть художественного текста. На примере темы праведничества показана связь дилогии П. И. Мельникова-Печерского с традициями древнерусской литературы, ориентированной на христианские ценности. Русская литература XIX века, сохранившая эти традиции, обращаясь к теме праведничества, создала героя нового типа. Это мирские люди, неидеальные, небезгрешные, но сохранившие память об идеалах Древней Руси. Такие герои-праведники, воплощающие в себе добродетели, представлены в дилогии П. И. Мельникова-Печерского. В статье проводятся типологические параллели с древнерусской литературой, а также выделяются несколько типов героев-праведников в дилогии: типы праведных жен и духовных странников. На основе анализа художественных образов старообрядцев делается вывод о том, что главным критерием праведничества для П. И. Мельникова-Печерского становится не принадлежность героя к старообрядчеству или господствующей церкви, а его христианское мироощущение, следование евангельским заветам. Поэтому П. И. Мельников-Печерский не делает своих героев-праведников из старообрядцев активными выразителями старообрядческой идеологии.
Ключевые слова
В данной статье впервые предпринят анализ тропики, встречающейся в письмах первого оптинского старца Льва (Наголкина), а именно аллюзий, аллегорий, перифразов и метафор. Наиболее используемые Львом тропы - это «буря искушений», «сердечная нива», «радостная жатва», «рубище страстей», «брак души», «овцы словесные», «воин Христов», «духовное млеко», «мысленный волк», «бревно гордыни». В данных тропах характерна контаминация нескольких библейских цитат и евангельских образов. Встречаются метафоры простые и развернутые. Все метафоры в письмах преподобного Льва Оптинского обладают особой функцией: они актуализируют библейские события, символически описывают внутренний мир человека и указывают путь спасения души. Для старца свойственно авторское употребление тропики, во многом отличающееся от традиционных поэтических образов русской литературы XIX века.
Ключевые слова
В статье анализируются образы священнослужителей в произведениях Л. Н. Толстого и процесс выработки в его творчестве особого типа героя-проповедника. Предпринимается попытка доказать, что этот процесс происходил в контексте пристального внимания писателя к образам проповедников в творчестве Джордж Элиот, о чем свидетельствуют письма, дневниковые записи и пометы в книгах из личной библиотеки Толстого. В образе Нехлюдова присутствуют основные характеристики героя-проповедника Толстого. Провозглашая евангельские истины, он не принадлежит ни к одной из конфессий, не ведет открытой пропаганды своих взглядов, но доказывает свою правоту делами и всей жизнью. Он отказывается от земных благ и сознательно интегрируется в народную жизнь. Пройдя путь раскаяния в прошлых грехах, он вырабатывает в себе умение прощать и милосердие. Эти черты акцентирует в своих ключевых героях и Джордж Элиот: в статье рассматриваются образы героев-проповедников в повести «Исповедь Джэнет» и романах «Адам Бид» и «Феликс Холт, радикал». Изображение проповедничества у Элиот становится для Толстого своеобразным ориентиром при формировании нового типа героя в его позднем творчестве.
Ключевые слова
Повесть Чехова «Три года» написана в 1895 году; не исключено, что Чехов так назвал ее еще и потому, что три года ее и писал, ведь уже с 1891 года он делает записи в своей записной книжке, вошедшие в эту повесть. Подсчитано, что имеется около 200 подготовительных записей к этой повести. Она имеет, тем самым, характер некоего долгого раздумья автора над жизнью, воплощенного во «внешнем» сюжете. Но характерной особенностью повести является ее сюжетная «незавершенность»; в ней нет «события-точки», но есть лишь серия «событий-многоточий». Кажется, что она как бы обрывается «ни на чем». Отмечают, что это первый случай отражения в его прозе поэтики новой чеховской драматургии, поскольку «Дядя Ваня», «Три сестры» и «Вишневый сад» тоже сюжетно как бы «незакончены». Здесь тоже кто-то уезжает, что-то случается, но духовные и жизненные связи героев не обрываются, а явно ждут своего продолжения в будущем. Но ведь это означает, что здесь мы сталкиваемся с неким новым типом художественной целостности: это не целостность внешне замкнутого сюжета, но внутренняя целостность «потока» преображения жизни - жизни в том ее модусе внутренней непредопределенности. И сюжетная завершенность уничтожила бы такую целостность.
Ключевые слова
Статья посвящена рассмотрению особенностей поэтики есенинской лирики 1918-1919 гг. Стихотворения и «маленькие» поэмы указанного периода образуют единый метатекст о конце века, Страшном суде и Втором Пришествии. Исследование показывает, что при раскрытии поэтом темы эсхатологии проявляются характерные черты художественного мира С. А. Есенина. Важнейшим источником поэтической образности Есенина является опыт православного богослужения, полученный им в детские и отроческие годы. Литургические основы художественного мышления Есенина реализуются в различных планах содержания поэтики на протяжении всего творческого пути поэта. В «маленьких» поэмах и стихотворениях 1918-1919 гг. репрезентируется структура и символика богослужебного текста. Есенин использует цитаты и парафразы песнопений, текстов Священного Писания, в поэзии получают отражение символика богослужебных действий и церковной утвари, иконописные образы. Содержание и взаимосвязь поэтических образов и символов, функционирование этих образов находят соответствие в поэтике богослужебных текстов. Сложная семиотическая структура богослужения отражается в поэзии в виде корреляций новозаветных и ветхозаветных пророчеств, в сочетании различных библейских образов и мотивов. В литургическом дискурсе воспроизводится тема ветхозаветных пророчеств. В развитии эсхатологической темы образы пророков создают также дополнительное поле смыслов, связанное с пафосом революционных событий: пророки являются представителями простонародья, выразителями народного духовного опыта. Дополнительные коннотации поэтическому тексту придают библейские истории служения пророков.
Ключевые слова
Библейские поэмы С. А. Есенина полны пафосом теургических преобразований, творения нового мира. В них всё (образы, пространственно-временная организация, особенности цветописи) подчеркивает значение вершащихся изменений. Цвета в маленьких поэмах не только соответствуют естественным природным краскам, но и несут символическое значение, обращая читателя к иконописной мистике. Красочные предпочтения соответствуют традиции (ветхо- или новозаветной, иконописной или богослужебной, живописной), которой следует Есенин в произведении. Создавая образы космических преобразований, поэт обращается к традиционным иконным сочетаниям цветов, по-новому интерпретирует ветхозаветные и новозаветные образы. Это ставит дела пророка Есенина Сергея в один ряд с деяниями библейских пророков. Все поэмы по своему цветовому решению соответствуют иконописной традиции. В них используются три основных тона, которые повторяют цвета тематически близких икон. Так, «Пришествие» колористически связано с иконой Рождества, «Преображение» соответствует одноименной иконе Христа. Цвета показывают связь, параллелизм процессов, происходящих в дольнем и горнем мире. Это подчеркивает единство поэтического мира, вовлеченность земного и Небесного града в процесс преобразования. Рассмотрение революционного эпоса Есенина в русле библейской и иконописной символики позволяет более подробно и глубоко проанализировать своеобразие поэтического пересотворения мира, раскрыть философско-эзотерическое содержание произведений.
Ключевые слова
В статье рассматривается система нравственно-эстетических ценностей, предопределивших основные черты художественной системы П. Васильева. Особое внимание уделено поэмам «Песня о гибели казачьего войска», «Соляной бунт», «Кулаки», «Христолюбовские ситцы», «Лето», «Август» и лирике периода 1930-1937 гг. («Прощание с друзьями», «Каменотёс», «Старая Москва», «Город Серафима Дагаева», «Конь», «Верблюд», «Раненая песня» и «Клятва на чаше»). Христианские ценности и христианская символика играют важнейшую роль в мировосприятии, мироощущении и нравственных установках поэтики Павла Васильева. Фольклорные образы и мотивы помогают поэту воплотить эпический и лирический план произведений и выразить исконно русскую идею свободы и добра. Православная русская культура, родовое начало, связь поколений, историческая память, традиции, духовные искания - основные ориентиры и направления самобытной поэзии и образной системы Павла Васильева.
Ключевые слова
Предметом нашего исследования стал концепт «истина» в романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита». По определению Ю. С. Степанова: «Концепт - это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт - это то, посредством чего человек - рядовой, обычный человек, не «творец культурных ценностей» - сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее» [13, 32]. В анализе концепта «истина» мы исходим из культурологического его понимания и этимологии слова «истина». Целью исследования было провести сравнительный анализ трех редакций романа и выяснить, какими семантическими смыслами оперирует Булгаков в том или ином случае и как это влияет на трансформацию идеи романа от редакции к редакции. Материалом исследования послужили три редакции романа: первая - «Копыто инженера» (1930-1932), вторая - «Великий канцлер» (1932-1934) и итоговый вариант «Мастер и Маргарита». В трех редакциях Иешуа вовлекает всех, с кем общается, в диалог. В редакциях «Копыто инженера» и «Великий канцлер» М. Булгаков употребляет концепт «истина» в научно-философском и сакральном смыслах. В окончательном тексте романа Иешуа предстал философом, который пребывает в поиске Истины.
Ключевые слова
В статье рассмотрен один из аспектов художественного освоения источника И. С. Шмелевым на материале рассказа о игумене Дамаскине и поэтического текста в очерках «На скалах Валаама» и «Старый Валаам», а также фольклорного текста в повести «Неупиваемая Чаша». В ходе анализа генезиса формальной структуры цитат разного уровня на различных стадиях истории текста очерков выявляется авторская установка воссоздать православный русский мир, показать высокие образцы подвижнической жизни. С этой целью автор трансформирует текст ранней редакции, оставляя только те фрагменты, в которых показаны высокие образцы духовной жизни. В поздней редакции описание сжато, автор стремится в репортажном стиле точно воспроизвести рассуждения монахов. Анализ специфики адаптации свадебной обрядовой песни в сюжетную структуру повести показывает, что автор десемантизирует фольклорный текст. В сюжете повести создается смысловая параллель церковного и народного, отражающая этнорелигиозное мироощущением главного героя, его стремление разглядеть и понять христианскую душу русского народа.
Ключевые слова
The subject of the research is the concept of “soul” - one of the most important semantic components of Andrei Platonov’s artistic world. The concept of “soul” is one of the core ones in the history of culture and includes complex religious, philosophical, ethical, spiritual and mental content. The concept of “soul” is consistently present in Platonov’s works - from the first to the last ones - where it represents individual and personal, collective and national and world (cosmic) existence. The lexeme “soul” marks a zone of conflict between the writer and philosopher and militant atheism and historical materialism of revolutionary ideology. The author and his heroes search for a “sincere socialism” (The intimate person, Doubting Makar). The Soviet critics saw “foolishness for Christ” in these search (A. Gurvich). Platonov starts actualizing the “soul” concept in his short novel Dzhan (1932-1935) with the title, since Turkic word “dzhan” means “soul” in Russian. This concept plays an important role in the artistic representation of intimate life of the dzhan people and the main character Nazar Chagatayev. Conceptual analysis of the short novel Dzhan includes the following components: 511 - defining semantic space of the “soul” concept in the novel, as well as its structure and functions; - describing reference situations to which the “soul” concept points in a work of art; - studying the novel’s sphere of concepts (connections between the “soul” concept and the concepts of “mind”, “heart”, “happiness” and “life”); - detecting mythological and Evangelical implications in the contexts which are directly connected with the concept of “soul”; - defining convergences and divergences of the concept of “soul” in Platonov’s short novel Dzhan and its cultural semantics, which can be traced back to the Evangelical text.
Ключевые слова
В статье на материале опубликованной динамической транскрипции рукописи повести «Котлован», а также ранней публицистики А. Платонова прослеживается эволюция взглядов писателя на проблему познания истины. Анализ рукописи «Котлована» позволил доказать, что к концу 1920-х годов Платонов отказывается от рационалистической трактовки понятия «истина», в том числе в ее «богдановской редакции». Платонов ведет спор с философией Нового времени не только на уровне содержания, но и формы: выбирает жанр производственного романа, «превращая» его в философскую повесть о «сомнении». Писатель сомневается в возможностях социалистической науки, основанной на материализме, познать истину о мире, а также изменяет свое отношение к труду как единственному способу ее постижения. В итоге он отходит от материалистической концепции познания и сближается с религиозно-философской традицией: в финале все более актуальной становится формула П. Флоренского «истина-естина» и намечается смещение понятия «истина» из категории когнитивно-материалистической («выдумать» / «сделать» истину) в онтологическую и нравственную.
Ключевые слова
Анализ книги «Столп и утверждение истины» (1914) и представленной здесь софиологической доктрины, соотносимой с подходами иных русских софиологов, демонстрирует общую проблематичность попыток православного обоснования идеи Софии и одновременно оригинальность позиции П. А. Флоренского. Преодолеть софиологические апории и комплекс религиозно-модернистской идейности мыслителю не удалось, однако Флоренский обосновал особую, формалистическую по сути, символическую по внешности концепцию «софийности» мироздания, опирающуюся на авторскую теорию «антиномического» познания и превратно истолкованный догматический принцип единосущия (триединства). В результате София оказалась изоморфна Святой Троице и одновременно тварному миру. Парадигматика мышления Флоренского обнаруживает, помимо гностической основы, некий уклон в сторону постмодернистского (в широком смысле) сознания, отчего, собственно, философ и востребован в современной гуманитарной среде.
Ключевые слова
Статья посвящена исследованию творческих связей И. С. Шмелева и С. Н. Дурылина, писателей первой половины XX века, оказавшихся в изгнании. Поэтому их сблизили не только общие религиозные ценности, но и трагичность судеб. Поэтому, на наш взгляд, безусловно продуктивным является исследование сравнения художественных принципов писателей на примере «Старинного триптиха» С. Н. Дурылина (1919-1923) и «Почему так случилось» (1944) И. С. Шмелева, ранее не подвергавшихся сопоставительному анализу. Как видно из предложенного сравнения двух текстов, довольно тесно переплетены их проблематика и поэтика. Изображается итоговый отрезок жизни внешне преуспевающих, но духовно опустошенных личностей: профессора-античника и генерала Патрикия Патрикиевича Древлянинова. И Шмелев, и Дурылин пытаются вывести своих героев из духовного тупика, бессмысленности существования и своеобразной одержимости своей идеей (у профессора - разлагающий общество научный труд, у генерала - азартная игра). Генерал и профессор проходят свой путь очищения, свой крестный путь, свою Голгофу и свое воскресение. Дурылин напрямую связывает этот путь героя с литургическим циклом. Ведь появление и «сражение с нечистым» происходит в великопостное время. Накануне Пасхи и Страстной недели происходит судьбоносный сон дедушки. Паломничество героя к Пасхе и составляет сюжет этой повести, еще раз актуализируя важность пасхального архетипа для русской литературы. Сходны и способы избавления героев от духовной пустоты - введение персонажа-духа, апеллирующие к черту «Братьев Карамазовых». Родственны и стилевые черты поэтики: бессюжетность, превалирование метафизической проблематики, пасхальный архетип, интертекстуальные отсылки к классической литературе. Все сказанное позволяет отнести произведения Шмелева и Дурылина к литературе христианского реализма, выстраивающей свои художественные принципы и картину мира.
Ключевые слова
В кижских сюжетах русской литературы часто встречается образ храма (церкви, собора). В статье описываются художественные особенности его воплощения, семантика, роль в сюжете. В качестве материала исследования выступают произведения Н. Клюева, К. Паустовского, А. Вознесенского, Р. Рождественского, В. Пулькина, И. Стрелковой. C одной стороны, присутствие в этих сюжетах образа храма находит свое обоснование в особенностях реального кижского ландшафта, где силуэт храмового ансамбля служит своего рода визуальным центром восприятия. С другой - в художественных текстах образ островной церкви часто становится важным смысловым центром. Как показывает проведенный анализ, проявляя семиотическую активность, образ храма оказывает заметное воздействие на сюжетообразование и тематику произведений, привлекая даже в светские тексты советского периода христианские мотивы и аллюзии.
Ключевые слова
Статья посвящена исследованию трансформации жанра рождественского рассказа в современной литературе. В работе анализируется влияние классического рождественского рассказа Г. X. Андерсена «Девочка со спичками» на структуру современных текстов (Д. Быков «Девочка со спичками дает прикурить», Л. Петрушевская «Черное пальто»). Предметом исследования являются стратегии переосмысления, перекодирования исходного содержания первоисточника в ткани нового произведения. В ходе работы произведен структурно-семиотический анализ текстов, выявлены приемы обновления жанра: наполнение новой семантикой, усложнение жанровой модели рождественского рассказа. Анализ показал, что обращаясь к жанру рождественского рассказа, современные авторы преследуют различные цели, используют разные художественные стратегии и приемы. Одни стремятся воспроизвести канон, апеллируя к читательской памяти (Д. Быков). Другие авторы развивают жанр рождественского рассказа, обогащая его новыми структурными элементами, скрещивая с другими жанрами (Л. Петрушевская).
Ключевые слова
В статье проанализированы произведения современных авторов, представляющих особое художественное направление - православную беллетристику, сложившуюся в отечественной словесности последних десятилетий, дана интерпретация библейских сюжетов в художественном тексте. Евангельские сюжеты и мотивы востребованы в современной беллетристике, они диктуют особую структуру повествования. Сюжетная схема, выстраиваемая на основе автобиографического материала в произведениях авторов-священников, в большей степени сохраняет изначальную притчевую структуру, максимально приближенную к первоисточнику. Действие Божьего Промысла осмыслено как исполнение просьбы-молитвы человека, изначально доверяющего Смыслам, заключенным в Евангелии. В произведениях светских авторов знаковыми становятся ситуации иллюзии, розыгрыша, отображающие бездуховное состояние современного общества. Притчевый сюжет сохраняет потребность в авторском толковании, основанном на желании современного писателя обнажить нравственный пафос произведения. Появляется лейтмотив чудесного действия Божьего Промысла в судьбе человека. Аналитическим материалом статьи послужили книга А. Владимирова «С высоты птичьего полета», рассказы М. Яковлева «Пир» и В. Крупина «Ловцы человеков».