Соловьевские исследования

Рассматриваются идеи философии всеединства Владимира Соловьёва как выражение структурно-философского подхода, в котором важную роль играет модель «субъектной онтологии» - такого образа субъект-бытия, в котором феномен субъекта (живого существа) играет центральную онтологическую роль. Исследование проведено на материале основной работы В. Соловьева «Оправдание добра». Выдвигается и даётся обоснование гипотезы о существовании более глубокого слоя в нравственной философии Владимира Соловьёва - слоя субъектных многоединств (всеединств), меры которых лежат в основании первичных нравственных чувств. Отчасти эта структура была проявлена, но отчасти и затемнена в концепте основных «корней нравственности», выдвинутых Соловьёвым в качестве базовой структуры нравственного логоса. Даются наброски теории субъектных многоединств, их мерных оценок и важности таковых в структуре нравственного логоса. Предлагаются новые формулировки категорического императива (закона долга) и закона субъектности (закона блага). Делается вывод о важности развития идей нравственной философии на более глубоком основании субъектных многоединств.

Предлагается анализ одного из ключевых понятий этической концепции Владимира Соловьёва «стыд» в тесной связи с его философией. Указывается на то, что соловьёвский анализ понятия «стыд» не утратил своей актуальности и сегодня помогает открыть исследователю новую перспективу в восприятии феномена стыда. Особый акцент ставится на исследование такого специфического явления, которое в современной немецкой философии обозначается как Fremdschämen, т.е. как способность человека стыдиться не только за свои, но и за чужие действия. Именно феномен Fremdschämen подтверждает нормативный характер нравственных чувств человека, а также открывает доступ к исследованию «герменевтических механизмов» функционирования нравственности. Последние стали объектом исследования такого философского направления как «философия чувств», к которому и принадлежит нравственная философия Владимира Соловьёва. Анализируется вклад Владимира Соловьёва в развитие этого философского направления. На основе анализа чувства стыда, а также чувства «стыда за другого» (Fremdschämen) делается следующий шаг - к исследованию понятия «совесть», которое в философии Владимира Соловьёва является в нравственном отношении более развитым, чем понятие «стыд», в силу того, что стыд легко может принять ложные формы, принудив человека к безнравственным действиям. Подобные действия мы обозначаем как действия «из ложного стыда». В этой связи особо указывается на «контролирующую функцию» совести по отношению к понятию «стыд» и делается вывод о том, что стыд должен пройти обязательную проверку совести или совестью, для того чтобы не принять ложные формы. Несмотря на то, что стыд и совесть в этической концепции Владимира Соловьёва не являются идентичными категориями, они, тем не менее, остаются взаимозависимыми понятиями, которые не могут существовать изолированно друг от друга.

Рассматривается тема удовольствия в эпистолярном и творческом наследии В. Соловьева. Предмет исследования - этическая проблема, касающаяся оснований поступков человека: может ли удовольствие быть фундаментальным моральным принципом? Проведен сравнительный анализ основных понятий этической системы В. Соловьева, таких как добро, благо, удовольствие, счастье. Системно-аналитический метод позволяет рассматривать мораль как систему, в основе которой лежит понятие добра. Кроме того, предлагается осмысление нравственного опыта В. Соловьева, его индивидуальных ценностных выборов. Письма В. Соловьева в этом смысле являются лучшим материалом для исследования. Обращается внимание на то, что понимание личности В. Соловьева только как строгого аскета весьма односторонне. Ставится задача найти специфические стратегии и практики удовольствия, присущие В. Соловьеву. Результатом поисков стали четыре стратегии: удовольствие от текста; коммуникативное удовольствие; удовольствие от юмора и четвертая соловьёвская стратегия удовольствия - филантропия. В заключение подчеркивается актуальность идей Соловьева, касающихся гедонистической доктрины: в современном обществе принцип удовольствия освободился от стеснявших его ограничений, прежде всего от установки на мораль.

Рассмотрены понятие этического акта и его применимость в личностно-энергийной и субъективно-эссенциальной философско-антропологических традициях. Кратко изложены исторические этапы становления западно-христианской и пост-христианской антропологии (от Фомы Аквинского до немецкой классической философии и неклассической философии ХХ века) в целях выявления причин трансформации этической составляющей в сравнении с восточно-христианской антропологией. Показана онтология этического акта в восточно-христианской личностной метафизике и в перспективе философии А.Ф. Лосева. Обобщённо изложена лосевская методология пентадной апофатически-символической диалектики и предложено её применение в рамках рассматриваемой проблематики. Приведена диалектическая схема смысловолого самосоотнесения (или интеллигенции как соотнесённости смысла с самим собой) и сделан вывод о решающей роли момента воли (или стремления) в антропологической реализации этического акта. Дан анализ диалектической совокупности энергем (от физической до гиперноэтической) моментов схемы становления интеллигенции и предложено рассмотрение волевых энергем коррелятивно к различным видам воль (плотская, разумная, сердечная и др.), описываемым в восточно-христианской аскетике. Сделаны следующие выводы: 1) этический акт в философской системе А.Ф. Лосева рассматривается в становлении волевого аспекта самосоотнесённости личности в перспективе Абсолюта; 2) личность, по Лосеву, осуществляя этическое стремление, имеет своё завершение в некотором инобытии, что позволило отнести эту антропологическую модель к «разомкнутым» (в терминологии С.С. Хоружего) и практико-ориентированным на синергию.

На основе работы над переводом трактата А.Ф. Лосева «Диалектика мифа» предпринята попытка проанализировать вопросы, связанные со стратегией и методикой работы переводчика. Дан анализ различных подходов, используемых в практике перевода философских текстов. Среди множества современных методов в исследовании перевода сложных философских текстов выявлен наиболее целесообразный и эффективный - герменевтический подход Дж. Стайнера. С этой точки зрения исследуется методологическая составляющая работы переводчика, которая реализуется через сложный многоуровневый процесс, базирующийся как на лингвокультурных, так и на психологических, психосоциальных факторах: предварительном доверии - агрессии - поглощении - взаимности или реституции. Подобный методологический подход к переводу аргументирован также теорией skopos, согласно которой процесс перевода текста рассматривается как деятельность, направленная на образование нового акта коммуникации, а сам процесс перевода как акт культурной коммуникации стратегически реализуется в качестве осознанной многоуровневой интерпретации. Обращается внимание на особенности лингвистической теории перевода, согласно которой работа с текстом является своеобразным лингвистическим / языковым действием, заключающимся в обработке и преобразовании некогда уже существовавшего текста как акта общения. Эта лингвистическая модель определяется как оппозиция к герменевтической модели и к так называемому культурологическому подходу, аргументированному теорией skopos. Использование различных переводческих моделей в работе над переводом «Диалектики мифа» А.Ф. Лосева в контексте представленной метрологии позволило реализовать принцип так называемой переводческой доминанты, посредством которой доминирующие элементы структуры переводимого философского текста находят емкую реализацию в его финальном воспроизведении. Инвариантные модели, составляющие основу этого процесса и базирующиеся на выше указанных методологических принципах перевода, открывают широкие возможности для логического отождествления авторского языка «Диалектики мифа» А. Лосева в процессе перевода на польский язык.

Дан анализ концепции аристотелевского понимания мимесиса в искусстве, изложенной А.Ф. Лосевым в труде «История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика», основанном на тщательно проведенном лингвоэстетическом анализе, в результате которого раскрывается философское значение термина «мимесис», вошедшего в понятийно-категориальный аппарат эстетики. Утверждается, что для аристотелевского понимания этого понятия важно осмысление соотношения искусства (произведения искусства) и художественного метода. Постулируются главные положения концепции А.Ф. Лосева, основанной на учении Аристотеля о мимесисе. Сделан акцент на тезисе о том, что искусство содержит в себе строгий принцип и метод построения, выражая собой становящееся бытие, т.е. динамически-энергийное бытие, а произведение искусства всегда неожиданно, ново, случайно, всегда удивляет и поражает. Выявляется специфика художественного мимесиса - свободная игра воображения, связанная с творчеством и познанием. Обращается внимание на то, что искусство для Аристотеля является специфической сферой выразительных становлений-действий, а поэтому мастерски созданное произведение искусства привлекает своим выразительным оформлением и доставляет удовольствие от игры воображения вследствие узнавания и умозаключения. Обосновывается, что произведение искусства представляет собой не только художественное изображение, но и выражение художественного образа посредством проявления чувств (эстезис) и умений (технэ) творца. Делается вывод, что мимесис искусства в своем глубинном смысле является художественным методом выражения художественного эйдоса по принципу целесообразности и структурной оформленности, а созидательная творческая и эвристическая активность поэта-творца, свободная игра воображения и удовольствие от узнавания и познания - те существенные черты, которые характеризуют аристотелевский мимесис в искусстве.

Представлен обзор самых последних исследований по философии А.Ф. Лосева в Польше - монографий, сборников и статьей. Называются фамилии ученых и научные центры, в которых ведутся работы по рецепции мысли А.Ф. Лосева. Уделяется внимание довоенным и послевоенным исследованиям польских ученых, лично знавших А.Ф. Лосева.

Анализируются статьи В.Ф. Одоевского 1820-х гг. о философии и эстетике музыки как первый опыт систематического изложения музыкально-эстетических взглядов в российской музыкальной мысли. Рассматривается концепция философии музыки В.Ф. Одоевского, в основу которой положены идеи Канта и Шеллинга, отчасти Боэция, Баумгартена, Гегеля, Гальвани, Эрстеда и Ампера, а также хорошее знание Одоевским истории музыки и истории философии. Обозначены основные положения концепции Одоевского: сущность музыки в математической гармонии; законы искусства тождественны законам природы; в основе философии музыки законы логики и натурфилософии. Выделены два периода в развитии музыкально-критической деятельности Одоевского: «доглинкинский период» и «постглинкинский период». Отмечены отличительные черты музыкальной мысли Одоевского: его приверженность эстетике романтизма, увлечение немецкой музыкой и фундаменталистское отношение к музыке как таковой. Обращается внимание на то, что, размышляя об отношении между динамизмом гармонии и музыкальной эмоцией, Одоевский ссылается на электрофизиологию итальянского физиолога XVIII века Луиджи Гальвани. Прослеживается эволюция музыкально-эстетических воззрений Одоевского. Посредством реконструкции его позиции обозначены актуальные вопросы философии и эстетики музыки. В результате утверждается, что Одоевский создал свою философию музыки из разных философских понятий на методологической основе диалектики немецкого идеализма.

Представлен сравнительный анализ поэмы русского писателя Ф.М. Достоевского «Великий инквизитор» в романе «Братья Карамазовы» и романа «Молчание» японского писателя С. Эндо. Основное внимание уделено анализу образа безмолвного Христа, явившегося великому инквизитору в поэме Достоевского, и Христа, говорящего с главным героем романа С. Эндо, католическим миссионером в Японии Родригесом, впоследствии отступившим от своей веры. Обосновывается предположение о намеренном молчании Христа, побуждающего великого инквизитора к поиску собственных ответов на свои вопросы. Отмечается особый характер общения, выразившегося в монологе великого инквизитора перед Христом. На основе анализа диалога Христа с главным героем романа «Молчание» Родригесом утверждается, что его диалог с Христом - это диалог с самим собой, а голос Христа - это его собственный внутренний голос, голос его совести. Обнаруживается сходство в изображении Родригеса и великого инквизитора, вопрошающих и отвечающих на собственные вопросы. Выявлены общие смысловые контексты диалогов Христа с великим инквизитором в поэме Достоевского и Родригесом в романе Эндо. Сделан вывод о сходстве литературных приемов, используемых писателями для выражения внутреннего диалога героев произведений - великого инквизитора и Родригеса, несмотря на существенное отличие образа молчащего Христа, изображенного русским писателем Достоевским, от образа говорящего Христа в романе японского писателя Эндо.

Рассматривается значение философских взглядов русского анархиста М.А. Бакунина для так называемого «глобального анархизма», или «нового анархизма», который очень распространен среди деятелей и мыслителей современного направления антиглобализма. Несмотря на немалое влияние анархистского движения на историю человечества, значение анархистской теории Бакунина зачастую недооценивают. Более того, главные теоретики и деятели современного анархического движения не признают (и/или не хотят признать) ни теоретической связи, ни принципиальной общности между классическим анархизмом, представленным Бакуниным и П.А. Кропоткиным, и современным анархизмом, представленным глобальными анархистами. Выявлено, что причина этой тенденции состоит в различии между представлениями обеих сторон о значении насилия как метода революционной борьбы: первые при определенных условиях оправдывали терроризм, хотя и не считали его ни необходимым, ни целесообразным, вторые отнюдь не признают терроризм, потому что, зная историю террористической борьбы в конце ХIХ - начале ХХ в., которую часто считают аргументом тождественности анархиста и террориста, понимают бесплодность и бесперспективность данного направления и уклоняются от наклеивания ярлыка «террориста» на себя. Дан анализ основных принципов классического и современного анархизма. В результате данного анализа утверждается, что Бакунин является одной из самых значимых фигур, положивших начало новому направлению в современном анархизме. В заключение выявлены не только теоретическая связь и принципиальная общность между классическим и современным анархизмом, но и раскрыта актуальность «скрытой истории (анархизма)» в современном мире.

Приводятся мнения о В.С. Соловьеве профессоров Петербургского университета - историка Константина Николаевича Бестужева-Рюмина (1829-1897), слависта Владимира Ивановича Ламанского (1833-1914), историка литературы и фольклориста Ореста Федоровича Миллера (1833-1889). К.Н. Бестужев-Рюмин, В.И. Ламанский и О.Ф. Миллер были не только убежденными, но и деятельными славянофилами, что позволяет расширить представления об отношении славянофилов к В.С. Соловьеву. Обозначено основное направление критики славянофилов, в центре которого теократическая утопия В.С. Соловьева, его призыв к объединению с римско-католической церковью. Эта критика подробно рассматривается на примере статьи О.Ф. Миллера «Церковь и византийство», которая была откликом на статью В.С. Соловьева «Славянский вопрос». Выявлены суть и причины несогласия петербургских славянофилов с В.С. Соловьевым, которые в философии В.С. Соловьева видели схематизм и «отвлеченные умствования». Отмечается, что К.Н. Бестужев-Рюмин, В.И. Ламанский и О.Ф. Миллер были последователями того либерального направления в славянофильстве, которое было представлено «московским кружком» 1840-1850-х гг. и основные идеи которого, как они полагали, были реализованы в либеральных реформах императора Александра II. Указывается, что их философские интересы не выходили за пределы историософских построений в духе А.С. Хомякова и Н.Я. Данилевского, а также их собственных «кабинетных» занятий. Делается вывод, что философия В.С. Соловьева не вписывалась в привычный для славянофилов круг идей, что и вызывало неприятие и критику с их стороны.

Рассматриваются основные вехи русско-японского философского диалога, который начался еще в XIX веке в период реставрации Мэйдзи и продолжается по настоящее время. С использованием аналитического и синтетического методов показано, что в различных религиозных и философских традициях можно найти общие элементы. Примером может служить мистический опыт, характерный для восточнохристианского исихазма и буддизма, особенно в версии дзэн, которая распространена в Японии. В разное время и на разных концах земного шара это заметили американский католический монах Томас Мертон и современный российский философ С.С. Хоружий. На основе существующих источников проанализированы сходства данных традиций (трансцендирование собственного «я», самопознание, аскетические практики, апофатизм и пр.) и то, каким образом тезис о фундаментальном единстве человеческого духа, стремящегося к Абсолюту, основанию бытия, раскрыт в творчестве названных мыслителей. В заключение подчеркнуто, что такого рода интеллектуальный и духовный диалог не ведет к утрате собственной идентичности или провозглашению идеи равенства всех религий ценой их «размывания» или синкретизма, а ведет к поиску общих духовных корней и ценностей и учит мыслителей понимать язык друг друга.

Выявляется специфика культур Востока и Запада, анализируются особенности русской «философии сердца». Отмечается, что культура Запада - это культура разума, в которой ведущим человеческим качеством считается ум. Выражается сомнение в том, что ум является важнейшей характеристикой человека. В подтверждение этого описываются деградационные антропологические процессы в современной техногенной цивилизации, пренебрегающей культурой сердца и абсолютизирующей разум (превращение людей в придатки компьютеров, мобильных телефонов и других технических «достижений», постепенная трансформация человека в киборга). Вводится понятие Hi-Tech homo для описания нового типа человека эпохи Hi-Tech. Анализируются учения Древнего Египта, индуизм, каббала, тантрический буддизм, китайская традиция и делается вывод, что культура Востока - это культура сердца. При этом сердце рассматривается не столько как орган чувствования, сколько как орган сознания и мышления («мыслящее сердце»). Осмысливаются главные идеи «философии сердца» П.Д. Юркевича, Г.С. Сковороды, Б.П. Вышеславцева, делающих акцент на сердце как месте встречи с Богом, средоточии Божественной любви, духовном, душевном и физическом центре человека. Исследуется природа человека, в которой выделяются два начала: духовное - вечное, с центром в сердце; и телесное - тленное; светлое и темное; божественное и сатанинское. Отмечается, что источник как божественного, так и сатанинского начала в человеке находится в его сердце. Утверждается, что интенция на духовные ценности раскрывает божественное и вечное «Я» в человеке, интенция на плотские, материальные ценности «будит» в нем сатанинское, преходящее и темное его «Я». Делается вывод, что для сохранения духовности человека, его человечности необходимо возрождение культуры сердца и «человека сердечного» - homo cordis, снятие антагонистической дихотомии сердце-разум «мыслящим сердцем».

Рассматривается диалогический характер философии истории русского позитивизма. Обозначены основные формы диалога, в которых запечатлена позитивистская историко-философская рефлексия социокультурного развития конца XIX - начала XX века. Выявляются идеи, утратившие свою значимость, и идеи, сохранившие продуктивность, созвучные сегодняшнему дню. В качестве предмета обсуждения предлагаются следующие формы диалога как «встречи» культур: история как пространство «встречи» культур; философия истории как «встреча» сознаний познающих субъектов; интерпретация текста как дискурсивная «встреча» прошлого и настоящего. С использованием герменевтической методологии и инструментария историко-философского анализа выявлено, что русские историки-позитивисты фокусировали внимание на историческом процессе как результате взаимовлияния различных культур. Показано, что русские позитивисты на основе многофакторного анализа измеряли и осмысляли глубину культурной дистанции между историческим текстом и его интерпретатором и справедливо отмечали, что каждая эпоха обладает собственным дискурсом, т.е. «говорит» на своем языке. Выявлено, что представители философии истории русского позитивизма старались держаться нравственных ориентиров как в интерпретации исторических текстов прошлого, так и в ходе обсуждения дискуссионных вопросов настоящего. В современном знании рецепция многофакторной модели социокультурного развития выглядит противоречиво: с одной стороны, она позволяет видеть поливариантное развитие культуры и общества, с другой стороны, ограничивает исследователей исторического прошлого только миром фактов.

Постмодернизм представлен как интегративный концепт, изначальное формирование которого осуществилось в странах Запада. При этом обращено внимание на то, что авторские его трактовки оказались во многом различными. Изложены основополагающие воззрения Ж.-Ф. Лиотара и Ф. Джеймисона. Предполагается, что среди многочисленных теорий именно они оказались наиболее значимыми и получившими распространение в иных, не западных регионах мира. В результате компаративного анализа постмодернистских теорий французского и американского авторов устанавливается их различие. Толкование постмодернизма в России и Японии выстраивается по отношению к постмодернистским концепциям Ж.-Ф. Лиотара и Ф. Джеймисона. Прослеживается преемственность теоретической мысли. Выявлена произошедшая во времени модификация постмодернистских идей. Показано разнообразие в трактовках постмодернистских концепций, обусловленное соответствующим контекстом национальной культуры, социальными, экономическими и политическими условиями. Дается краткий исторический обзор развития постмодернизма в России и Японии, выявляются отличительные особенности. Излагаются основные положения постмодернистских теорий А. Асада, К. Каратани, Х. Адзума. Выявляются диалогичность и взаимная опосредованность развития современной философской мысли, проявление обоюдного интереса западных и восточных интеллектуалов к научной деятельности друг друга, что способствует осуществлению совместных проектов в сфере науки, образования, музейно-выставочной деятельности и других сферах культуры. Приводятся примеры постмодернистских культурных практик, организованных по принципу взаимопроникновения культур и плюрализма ценностей. Делается вывод, что постмодернизм, как феномен культуры и философский концепт, продолжает существовать и развиваться на многих континентах мира, хотя и подвергается некоторым модификациям, обусловленным местом и временем.

Представлен анализ опубликованных в журнале «Соловьевские исследования» статей российских и японских авторов, посвященных проблемам русской и японской философской мысли, а также литературных произведений писателей двух стран. Русско-японский философский диалог современных исследователей на страницах журнала рассматривается как продолжение традиций взаимного интереса российских и японских мыслителей двух последних столетий к культурам двух стран. Отмечается особое значение посвященных исследованию «восточной темы» работ русских философов А.С. Хомякова, Н.Я. Данилевского, К.Н. Леонтьева, В.С. Соловьева, а также современных российских авторов. Особое внимание уделено анализу публикаций профессора Митио Микосибы - известного японского ученого и авторитетного исследователя русской философии и наследия В.С. Соловьева, а также статей Хироюки Хориэ и Е.И. Иконниковой, посвященных сравнительному анализу взглядов японских философов XIX и XX веков и В.С. Соловьева. Дан анализ совместной публикации Ацуси Саканивы и И.И. Евлампиева, посвященной рассмотрению творчества Ф.И. Тютчева и Ф.М. Достоевского. Сделан вывод о перспективах научного сотрудничества российских и японских философов, культурологов и литературоведов.