Во вводной части статьи дается краткий обзор современных исследований полевой науки с точки зрения различных исследовательских подходов и дисциплинарной специфики. Основная часть работы посвящена сравнительному анализу полевой и лабораторной науки. Это различие основывается не на формальном признаке проведения исследований в полевых условиях, но на различных процедурах получения знания. Лабораторная эпистемология, важнейшую роль в которой играет эксперимент, основана на процедурах редукции сложных ти целостных явлений. Она включает также декомпозитную методологию анализа и последующего рационально-контролируемого синтеза,т лежащего в основе производства современных технологий. Полевая наука, кристаллизовавшаяся в различных современных научных дисциплинах под значительным влиянием исследований Александра фон Гумбольдта, является холистской, причем онтологическая структура этого холизма обладает широкой степенью вариативности. Она простирается от традиционной модели «организма» до более подвижных и дисперсных онтологий, в которых организм рассматривается в связи со средой своего существования. Этому усложнению соответствует также развитие концептуальных средств анализа, когда на смену классическому органицизму приходит теория систем, кибернетика и т. д. В эпистемологическом отношении холизм выступает в форме герменевтической модели познания, в которой «целое» и «часть» обладают принципиально подвижным и открытым характером. Герменевтическая эпистемология позволяет интегрировать в полевую модель исследования также проблематику историзма. Полевые модели научных исследований объединяет — несмотря на дисциплинарные различия — ряд общих эпистемологических черт, вытекающих из этих фундаментальных особенностей полевой эпистемологии. В последней части статьи полевая эпистемологическая модель сопоставляется с рядом моделей так называемых «новых онтологий» (акторно-сетевая теория, теория ассамбляжа) и делается вывод о структурных сходствах между ними. Отдельно рассмотрено значение историзма для формирования современной теории науки.
Социология власти
2021. — Выпуск 3
Содержание:
Рынок социологических исследований, несмотря на все ограничения последних лет, демонстрирует заметный рост как в России, так и в мировом масштабе. Тем не менее достаточного количества сведений, которые могли бы помочь ответить на вопрос, с чем этот рост связан, у нас недостаточно. Дело в том, что хоть какие-то данные об этом рынке, который во многом закрыт от внешнего наблюдателя, мы имеем только в случае с институционализированными игроками: организациями, чья деятельность доступна для аудита. В то же самое время наблюдается тенденция к расширению неинституционализированного сегмента этого рынка, о котором нам известно достаточно мало. Автор с опорой на актуальную литературу по данной теме предпринимает попытку рассмотрения процессов пролиферации исследовательских методологий и фьюжна полевых техник, которые приводят к бурному росту числа современных социальных обследований. В статье дана методическая экспозиция современных подходов к проведению полевых работ в рамках прикладных социальных обследований. Автор реконструирует характерные для быстрой этнографии (REAPFQI+) концептуализации поля, аксиоматику полевой работы, а также представления о полевой прагматике, выражающиеся в выборе конкретных исследовательских методик. Делается вывод, что по сравнению с традиционными социологическими исследования ми социальные обследования, выполненные в REAPFQI+-стилистике, не ставят перед собой задачи достижения научной истины, но являются в чистом виде техникой поля, идеал которой — прагматическое достижение прикладных результатов.
Ключевые слова
В статье автор анализирует особенности полевых исследований в закрытых сообществах, ценности и образ жизни которых существенно отличаются от доминирующих в обществе, что заставляет эти сообщества отгораживаться от чужаков. Подробно рассматривается литература, посвященная методологии этнографических исследований закрытых сообществ, и имеющиеся примеры подобных исследований. В то же время автор опирается в первую очередь на собственные исследовательские практики на Северном Кавказе в процессе изучения фундаменталистских исламских сообществ, которые можно отнести к закрытым. Статья представляет собой опыт саморефлексии по результатам многолетней полевой работы. В ней затрагиваются проблемы входа в закрытые сообщества, влияния позиционирования исследователя в поле на результаты исследования, этические аспекты полевой работы, трудности с презентацией результатов исследования закрытых сообществ. Обсуждаются также другие дискуссионные методологические вопросы, связанные с подобными исследованиями: должен ли исследователь отражать позицию своих информантов либо собственные представления, может ли исследователь избежать необъективности и предвзятости, что делать с проблемой искажающего влияния исследователя на исследуемое им поле. Не все используемые автором инструменты универсальны и могут быть воспроизведены в других контекстах. Однако такие подходы, как реализация модели этнографии-диалога, использование множественности идентичностей членов городских закрытых сообществ, развитие исследования вширь (увеличение числа объектов исследования) при невозможности его развития вглубь (более детальное изучение ограниченного числа объектов), сочетание личных контактов с использованием социальных сетей могут быть полезны для других исследователей сложных полей.
Ключевые слова
В данной статье предпринимается попытка проанализировать перспективы применения российскими исследователями такого исследовательского подхода, как этнография труда. Во многом автор основывается на собственном опыте, позволяющем судить о возможностях реализации этнографического исследования труда как в академических, так и прикладных проектах. Тема труда была центральной для советской социологии вплоть до середины 1980-х, в СССР социологи в основном занимались прикладными исследованиями по заказу отдельных предприятий и организаций. Однако основными исследовательскими методами были анкетные опросы и интервью. Включенное наблюдение не использовалось, за исключением редких случаев, таких как проект Андрея Алексеева, хотя социологи и проводили много времени на предприятиях. После распада Советского союза изучение труда методом включенного наблюдения не стало популярнее, во многом этому препятствует отсутствие возможностей реализовывать такие исследования в институциональных рамках академических структур (у исследователей нет времени для длительной полевой работы, нет соответствующих программ финансовой поддержки и т. д.). В то же время этнография труда становится возможным и востребованным подходом в области прикладных исследований. На примере конкретных прикладных проектов, участником которых был автор, предлагается вариант адаптации этнографии труда к прикладным задачам посредством сокращения продолжительности полевой работы (rapid ethnography) и четкого разделения труда между участниками исследовательской команды (collaborative ethnography).
Ключевые слова
Это эссе написано в духе постколониального подхода к изучению культур и народов. В нем рассматриваются исторически существовавшиет практики внедрения в поле, пребывания в поле и последующего описания поля на Западе и в России до и после так называемых рефлексивного и постколониального поворотов. В итоге сделан вывод, что научное обоснование полевых исследований, их новизна и актуальность не имеют большого значения в долгосрочной перспективе. В истории может оказаться так, что хорошо написанный дневник или травелог будут иметь большее влияние на современников и потомков, чем фундаментальное научное исследование. Как показывают примеры из истории российской этнографии (тексты А. Левшина, Ч. Валиханова, А. Чехова), а также примеры классиков антропологии Э. Эванса-Причарда, Б. Малиновского и других, этнографичность, документальность и жизненность работ не всегда связаны с их научностью, новизной или теоретическим обоснованием. В эссе также анализируются современные практики сближения между академической жизнью и полем или тем, что К. Гирц называл «присутствием здесь» и «присутствием там». В результате такого сближения этнография и полевые исследования становятся все ближе к нон-фикшн, (расследовательской) журналистике и даже художественной литературе и все дальше отходят от позитивистских начал антропологии и этнографии.
Ключевые слова
В статье функционирование полевой научной инфраструктуры (морские биологические станции, особо охраняемые природные территории, музеи-заповедники) рассматривается с точки зрения порождаемых ей экстернальных эффектов. Эти процессы описаны, в частности, с учетом современных трансформаций в российской сфере природоохранной деятельности, которые в целом можно определить как сдвиг от модели заповедника к модели национального парка. Предлагаемая аналитическая типология этих видов воздействия включает выделение негативных и позитивных экстернальных эффектов, связанных как с собственно научной деятельностью (появление частных научных стационаров), так и с возникновением новых экономических форм деятельности (туризм) и распространением новых поведенческих практик. Выявлен и описан, в частности, парадоксальный «эффект Уробороса»: принцип невмешательства, имплицитно действующий в рамках ре жима заповедности, в некоторых случаях он препятствует использованию мер, направленных на спасение охраняемой флоры и фауны. Приводимые в работе кейсы показывают, как позитивные экстернальные эффекты способствуют процессам туристификации, ревитализации и джентрификации сельских территорий. Отдельное внимание уделено роли ученых в формировании локальной исторической и культурной идентичности. В целом исследование позволяет сделать общий вывод о значительных и разнообразных последствиях, возникающих в связи с деятельностью элементов полевой научной инфраструктуры на территориях их базирования, которые выходят далеко за пределы их прямых (интернальных) функций и задач. Возникновение этих эффектов определяется концентрацией в научных стационарах людей с высоким уровнем культурного капитала, которые способны выступать агентами появления на территории новых форм экономической деятельности, а также являются трансляторами новых в данном локальном контексте социальных и организационных практик.
Ключевые слова
Транспорт, транспортные сети и инфраструктуры рассматриваются в данной статье как фактор, влияющий на ход и результаты научных полевых исследований, работу полевых станций и на самих ученых. Для определения характера и механизма подобного влияния автор обращается к широкому диапазону сюжетов из разных исторических, географических и дисциплинарных контекстов, связанных с использованием водного, железнодорожного, автомобильного и воздушного транспорта в процессе полевой работы или для перемещения в поле. Время в движении интересует автора как процесс, наполненный различными практиками и впечатлениями, которые имеют непосредственное влияние на знание, полученное в поле, и на опыт полевой работы в целом. Прокомментированные примеры из практики полевых исследователей подтверждают, что средства передвижения могут опосредовать отношения между наблюдателем и исследуемым пространством, выполняя роль научного инструмента. На основании анализа ряда кейсов сделан вывод, что транспорт в контексте полевых практик оказывает влияние на формирование и поддержку системы научных иерархий, может служить местом встреч и общения между учеными, предполагает возможность смены ролей участников научных путешествий. Характеристики транспорта и их соответствие особенностям исследуемого ландшафта могут иметь важное значение для успеха выполнения программы полевого исследования и безопасности его участников. Использование транспорта на пути в поле и для перемещения в его границах несет в себе определенный набор рисков, которые исследователи стараются предусмотреть и по возможности избежать.
Ключевые слова
Данная обзорная статья очерчивает основные линии достаточно долгой и запутанной истории морских биологических станций в России, и показывает, как связаны между собой большинство рассматриваемых станций через людей, их создававших и развивавших. Основное внимание уделяется российским станциям, расположенным на берегах северных морей, часть из которых и до нашего времени продолжает играть значимую роль в образовании будущих биологов двух ведущих университетов страны. Об истории морских биологических станций написано очень много, но при этом есть ощущение, что знает о них и их значении все же достаточно узкий круг. Статья подходит к рассмотрению истории станций как к единому потоку, разбивающемуся на отдельные ручейки, и иногда собирающемся снова, и о наследии этой особой исследовательской культуры, выросшей в России из общего европейского корня, но претерпевшей существенные трансформации в советское время. В центре внимания оказываются станции, расположенные на Белом и Баренцевом морях, поскольку их история начинается раньше, чем, например, история станций на дальневосточных морях, она гораздо лучше изучена, а также потому, что автор имеет собственный опыт работы на одной из таких станций в 1980–90-е годы.
Ключевые слова
Настоящая работа посвящена проблематизации полевой лингвистики — дисциплины, по определению А. Е. Кибрика, разрабатывающей и практикующей методы получения информации о неизвестном исследователю языке на основании работы с его носителями. Рассматривается колониальная генеалогия дисциплины в XVI–XIX веках, маргинализация полевых методов и поля вообще в лингвистике в 1960–1980-е годы из-за расцвета структурной и генеративной лингвистики, пере- открытие поля уже на новом этапе в связи с пониманием необходимости как можно скорее зафиксировать и сохранить тысячи умирающих языков. В отличие от социальной и культурной антропологии, где распад колониальных империй заставил пересмотреть понимание поля как обязательного отъезда на экзотическую территорию, в лингвистике акцент на умирающие языки привязывает полевую работу к местам, пережившим колониализм. Утверждается оппозиция умирающих «примитивных» культур и уничтожающей их современности. Защита умирающих языков провозглашена главным основанием науки, и достигнуть этой цели ученый не может без помощи местного сообщества, и он обязан выплачивать этот долг. Иными словами, этос полевой лингвистики выстроен, прежде всего, относительно информантов (принимающего сообщества). Чисто научные цели понимаются как самоочевидные и не требующие отдельных мотивационных текстов. Особое внимание в статье уделяется амбивалентности новой легитимации полевой лингвистики (возможно ли сохранение языков?), противопоставлению эмпириков кабинетным лингвистам, а также критическому анализу мифологий поля в лингвистике и имплицитного конфликта между этическим и эстетическим самообоснованиями дисциплины. При всем дистанцировании от викторианской науки с ее джентльменами-любителями последняя все равно присутствует как точка отчета, как основание дисциплины. Статья написана на материале книг, статей и учебных пособий лингвистов, а также серии глубинных интервью (N=6) с российскими индологами-полевиками, взятых в 2021 г.
Ключевые слова
В статье рассматриваются полевые исследования в раннесоветской криминологии. Исследования преступности и преступника появляются в Советском Союзе в условиях относительной научной свободы послереволюционного времени и беспрецедентного доступа в пенитенциарные учреждения для ученых. Хотя это исследовательское поле имело междисциплинарный характер и объединяло представителей различных дисциплин и профессий (уголовное право, психиатрия, психология и антропология), «социологическое крыло» (представленное юристами) имело наибольший авторитет и считалось наряду с биомедицинскими исследованиями наиболее перспективным направлением. В то время как криминальная социология традиционно ассоциировалась, прежде всего, со статистикой, советские юристы начинают экспериментировать с социологическими методами и проводить полевые исследования преступности: наблюдение за заключенными в пенитенциарных учреждениях, социально-бытовые исследования, массовые анкетные опросы. Исследователи активно использовали метод неструктурированного интервью и привлекали для изучения автобиографические тексты осужденных. Одним из направлений советской криминологии стало изучение очагов преступности, предполагающее исследование околопреступных сообществ (беспризорные, нищие, ночлежники) в их естественной среде: на городских улицах, рынках, в ночлежных домах, воровских притонах и других криминогенных местах. Обеспокоенные устойчивостью и сплоченностью тюремных субкультур, криминологи, тюремные администраторы, а иногда и сами заключенные занимались изучением внутритюремных сообществ, иерархий, способов социализации и других аспектов жизни за решеткой. Для организации постоянного наблю дения за заключенными и институционализации позиции ученого внутри пенитенциарных учреждений в Москве были организованы опытные тюрьмы: криминологическая клиника и экспериментально- пенитенциарное отделение Государственного института по изучению преступности и преступника. Исследование основано на научных работах, архивных документах и материалах периодической печати.
Ключевые слова
Полевой стационар, являясь переходным пунктом между унифицированным и очищенным пространством лаборатории и многообразными и уникальными пространствами «поля», представляет собойитконтролируемое, но четко не очерченное место, где можно получить доступ к природе и к ней «прикрепиться». Будучи жильем для приезжих и ученых, полевые станции включены как в рутину и ритм повседневной жизни, так и в долгие циклы проживания, ветшания и восстановления. В этой статье рассматривается эмпирическое и концептуальное изначения полевых станций в тропических и полярных широтах в качестве мест для научной работы и жизни ученых. Экстерриториальный, но в то же время домашний характер полевой станции влияет на достоверность знаний и их распространение вдоль фронтира науки. Задача создания дома в экстремальном поле, повседневный опыт экспатриа-ции и апроприации определяют особую политическую динамику производства знания в этих местах. Обращаясь к полевым станциям, мы фокусируем внимание на образах природы и науки, которые питают транснациональные исследования и раскрывают эстетические и эмоциональные аспекты работы и жизни в этих далеких домах науки.
Ключевые слова