ШАГИ / STEPS
2019. — Выпуск 2
Содержание:
В статье рассматривается проблема разграничения фабулы и сюжета художественного текста. Отмечается, что только в работах русских формалистов удалось развести значение и употребление терминов фабула и сюжет. Объясняется наличие в аппарате формалистов важнейшей семантической категории сюжетного построения - мотивировок: экстенсионально-семантических (диегетических) и интенсионально-семантических. Констатируется, что у большинства авторов второй половины XX в. четкость различения фабулы и сюжета, свойственная формалистам, утрачивается. Кратко описывается вопрос о структуре художественного текста, который понимается как вопрос об уровнях этой структуры. Указывается, что только правильное решение вопроса о том, какие именно единицы различаются внутри фабулы и сюжета, может помочь лучшему пониманию самих категорий фабулы и сюжета. Обосновывается, что единицы фабулы - это квазиреальные события и цепь, ими образуемая («фабульная пятичленка»), а единицы сюжета - это все эпизоды текста. Предлагается типология эпизодов. Подчеркивается, что фабула и сюжет - это два уровня одного явления - всей объектной организации текста. Обосновывается новое понимание сюжетологии: это учение о сюжете как эпизодизации текста.
Ключевые слова
Статья посвящена анализу дейксиса устного мифологического нарратива. Предметом изучения являются грамматические формы 1-го лица, в которых получает репрезентацию субъект повествования. Исследование дейктиков показало, что доминирующей формой субъектной организации мифологического рассказа является перволичный нарратив. Грамматические формы 1-го лица используются не только в меморатах, где говорящий выступает в роли очевидца и участника событий, но также и в рассказах о чужом опыте контакта с мифологическим явлением. В частности, в статье рассматривается отмеченная в фабулатах специфическая нарративная форма «двойного 1-го лица», когда говорящий одновременно использует формы 1-го лица по отношению к себе и своему персонажу, спонтанно переходя на изложение от его лица по ходу рассказа. Автор приходит к выводу, что обнаруженная экспансия форм 1-го лица в мифологических текстах обусловлена особенностями коммуникативной ситуации их бытования.
Ключевые слова
В статье подробно разбирается перцептивная структура, заданная в романе аргентинского писателя Адольфо Бьой Касареса «Изобретение Мореля» (1940), и в частности функционирование в повествовательном тексте искусственных аудиовизуальных «образов» - фантастических подобий живых людей, о которых в нем идет речь. Демонстрируются динамическая рамка, в которую заключены «образы», сакрализация их «изнанки» (машинного оборудования, которым они созданы), онтологическая неполнота самих «образов»-иллюзий и составляемого ими мира. Роман Бьой Касареса построен на конфликтном взаимодействии образа и слова, последним выражением которого является его текст, приписанный безымянному герою-рассказчику.
Ключевые слова
В статье рассмотрена роль биографического опыта автора в художественном произведении и предложена герменевтическая концепция «переживания» (Erlebnis) как рамки, внутри которой могут взаимодействовать социальные, политические, историко-культурные, интертекстуальные и др. детерминанты, импульсы и источники текста. Эта методологическая проблема проанализирована на материале знаменитого эпизода встречи Пьера и Наташи в кульминационном эпизоде основной части «Войны и мира», который контекстуализируется с привлечением литературной традиции, современной Толстому науки и биографии писателя. Такое переплетение факторов различного порядка позволяет по-новому увидеть переработку Толстым романтических представлений о любви, проявившихся и в его художественном творчестве, и в его личной судьбе. Речь идет не о том, чтобы прочитать творчество как отражение жизни или выявить литературные модели жизнестроительства, а в том, чтобы понять биографию и художественный текст как различные формы разрешения проблем, неизменно волновавших писателя.
Ключевые слова
Попытки «довоевать» или «переиграть» Гражданскую войну неоднократно предпринимались в советской и зарубежной русской литературе авторами практически любых убеждений и направлений. Михаил Булгаков не только четко обозначал свою политическую позицию, но и отличался редкостным упорством и последовательностью: в «Роковых яйцах» неудачная попытка произвести революцию в животноводстве обрушивала на красную Москву полчища контрреволюционных гадов, в «Собачьем сердце» искусственное создание «нового человека» вызывало локальный конец света, в пьесе «Адам и Ева» большинство жителей Советской России гибло от «солнечного газа». Ранние редакции «Мастера и Маргариты» не выделялись из этого ряда - посетивший Москву дьявол поражал ее огнем и вел в этом новообразованном аду бои с частями Красной армии. Однако уже в ранних фантастических повестях гибель мира все время оказывалась неокончательной. Часть изменений можно объяснить влиянием цензуры - однако нам кажется, что взаимодействие с внешними ограничениями служило также катализатором для некоей внутренней работы по осмыслению происходящего. Особенно это, на наш взгляд, проявилось во время работы над романом «Мастер и Маргарита», где изначально сугубо сатирический, линейный сюжет по мере развития приобретал новые измерения - вплоть до превращения в принципиально полизначную «музыкальную» (по определению Б. М. Гаспарова) систему. То, что раньше представлялось автору концом света, превращается в «Мастере и Маргарите» в «бои местного значения» - и это изменение влечет за собой цепь крайне интересных художественных и философских последствий. Эти механизмы и эти последствия анализируются в статье.
Ключевые слова
Статья посвящена стихотворению Олега Чухонцева «Репетиция парада» (1968). Исследуется ритмическое построение текста, предлагается его интерпретация с параллельным историко-культурным комментарием. Стихотворение Чухонцева вызывает эмоционально-смысловые ассоциации с балладой В. А. Жуковского «Замок Смальгольм». С ней «Репетицию парада» роднит атмосфера мрачных предчувствий, дополненная мотивами ночного передвижения, военных жертв, памяти о злодеяниях, возмездия (Страшного суда). Рассматриваются интертекстуальный план стихотворения, представленный в основном отсылками к М. Ю. Лермонтову, а также аллюзии на военно-политические события с участием России (СССР): истребление поляков русскими войсками во время штурма 4 ноября 1794 г. Праги - предместья Варшавы на правом берегу Вислы; подавление польского восстания 1830-1831 гг.; ввод в ночь на 21 августа 1968 г. войск стран Варшавского договора в Чехословакию и подавление Пражской весны. В «Репетиции парада» автор дезавуировал то, что в сознании большинства советских людей считалось незыблемым, почти сакральным - торжественное прохождение войск с военной техникой по Красной площади, вдоль Кремлевской стены и мавзолея Ленина. В этом событии, увиденном ночью, Чухонцев разглядел приметы русского (советского) имперского сознания. Его главная доблесть - воинская, а основная цель - расширять территорию и сохранять ее величие любой ценой. Военный парад воспринимается поэтом как торжество массы над человеком, государства над личностью. Эту тревожную мысль на излете «оттепели» Чухонцев передал с большой художественной силой.
Ключевые слова
В главе 12 романа И. С. Тургенева «Отцы и дети» о чиновнике-прогрессисте сказано, что он был похож на государственных мужей александровского времени, которые, «готовясь идти на вечер к г-же Свечиной, жившей тогда в Петербурге, прочитывали поутру страницу из Кондильяка». В изданиях Тургенева откомментированы и Свечина (русская католичка), и Кондильяк (французский философ, деист и сенсуалист). Но нигде не объясняется, почему, собственно, для похода к католичке государственным мужам требовалось читать философа-сенсуалиста, а не, например, что-нибудь из богословской литературы. Два имени и две фигуры комментируются порознь, меж тем если проанализировать их взаимоотношения, становится понятно, что в этом фрагменте пропущено некое важное звено. В статье предложена попытка отыскать это недостающее звено. Им оказывается французский религиозный мыслитель Жозеф де Местр.
Ключевые слова
Центральной проблемой статьи является спе-цифика дипломатической переписки XVI в. и, как следствие, неоднозначность отнесения ряда примеров из переписки Ивана Грозного к сфере дипломатии или их исключения из нее. В случае дипломатии Ивана Грозного к специфике средневековой дипломатии как взаимоотношения авторитетов и харизмы конкретных правителей, а не двух независимых и равных субъектов международного права (как это сложится к раннему Новому времени), добавляется существование двух линий дипломатической переписки - с правителями Европы и условного «Востока». В центре внимания статьи находится феномен экстраполяции модели переписки, принятой в сношениях Московского государства с преемниками Золотой Орды, на переписку с европейскими правителями, в случаях, когда Иван считал своего «западного» контрагента недостаточно достойным для использования равного с собой статуса и использовал в посланиях такому контрагенту элементы переписки с преемниками Золотой Орды, занимавшими к этому моменту более низкий и граничащий с зависимым статус в иерархии государств, существовавшей в посольской службе. В статье делаются выводы о значении этих примеров для теоретической проблемы определения границ корпуса посланий Ивана, показывающие, что пограничность статуса адресата Ивана между дипломатическим контрагентом и «вассалом» является неотъемлемой частью того, как осмыслялась дипломатия в Московском государстве XVI в.
Ключевые слова
В автобиографии Хуфхора (около XXIII в. до н. э.) излагаются обстоятельства четырех экспедиций в чужеземную страну Иам. Основным достижением четвертой экспедиции стала доставка ко двору пигмея «для плясок бога, для увеселения, для развлечения царя Верхнего и Нижнего Египта Неферкара». Хотя в исследованиях (авто)биографий Древнего царства неизменно подчеркиваются «шаблонный» характер этого жанра и условность самого термина, детали подобных историй успеха на службе находятся в фокусе внимания именно исторических исследований. В статье вновь поднимается вопрос о текстуальных соответствиях между письмом Пепи II Хуфхору и изречением 517 «Текстов Пирамид». В виду того что мифологические представления об устройстве мира и его обитателях могли влиять на восприятие и интерпретацию реальных событий, предлагается рассмотреть устойчивые описания пигмеев как «божественных танцоров», а также указание на их происхождение из «страны обитателей горизонта» в свете данных сравнительной мифологии. Немногочисленные памятники конца III - начала II тыс. до н. э. донесли до нас древнеегипетское восприятие «пограничных зон», в которые время от времени направлялись экспедиции для добычи особых ценностей. Доставка Хуфхором пигмея из «страны обитателей горизонта» может считаться, таким образом, одновременно и наиболее ранней фиксацией мифологического мотива «подземные карлики» (I20), и примером того, как мифологические представления могут сохраниться в источнике по преимуществу историческом.
Ключевые слова
В статье на материале трех дневников (Н. С. Лашиной, Л. В. Шапориной и В. Я. Проппа) анализируется изображение старости и процесса старения в дневниковом нарративе советского времени. Автор исходит из представления о том, что старость и гендер являются социокультурными конструкциями, и потому следует говорить о различных старостях, определяемых историческим контекстом, индивидуальными особенностями личности и повествовательными стратегиями пишущего. В статье анализируются как различия моделей старения и нарративных стратегий описания собственной старости, так и общие черты советской женской старости, которые можно увидеть в двух женских дневниках. Старение в них описывается как процесс трансформации из матери в бабушку и (травматической) адаптации к вмененной обществом роли старой женщины/бабушки. Представление о мужской старости, как видно из анализа «Дневника старости» В. Я. Проппа, гораздо более вариативно и дает бо´льшую свободу выбора подходящей модели старости.
Ключевые слова
До недавнего времени изучение изобразительного творчества наивных художников и текстов наивной литературы шло непересекающимися курсами. В то же время известно, что многие наивные художники создают различные литературные тексты: рассказы, сценарии, мемуары. Статья актуализирует необходимость комплексного подхода к изучению творчества наивных художников, к анализу метатекста их визуальных и вербальных произведений как выражения единого процесса осмысления мира и своего места в нем, формирования и уточнения идентичности собственной и своей социальной группы, выстраивания нарратива о своей жизни, ее смысле и предназначении. Статья содержит очерки творчества нескольких наивных художников (Э. А. Барцев, П. В. Устюгов, А. С. Чепкасов), где предпринимается попытка оценить соотношение визуальной и вербальной составляющей их наследия по доступным в настоящее время материалам. Дополнение анализа стилистики и композиции произведения изобразительного искусства изучением художественных текстов автора приводит к пониманию социальной миссии художника, формирующей наивное высказывание, а также позволит проверить гипотезу о наивном искусстве как об индивидуальном прочтении метанарратива массовой культуры. Следующим шагом представляется детальное и пошаговое исследование темы, с необходимостью включающее в себя сбор всех доступных материалов наивных мастеров, исследование всего многообразия их творений и прояснение соотношения гетероморфных творческих сфер.