ШАГИ / STEPS
2017. — Выпуск 4
Содержание:
Алкей, наряду с афинянином Солоном, был одним из первых лирических поэтов с ярко выраженным политическим интересом. Насколько можно судить по сохранившимся текстам его песен и комментариев к ним, пусть и очень фрагментарным, ему удалось внести свой вклад в развитие политической метафоры и иносказания. Этот вклад далеко не ограничивался разнообразным использованием образа корабля, который, впрочем, не всегда можно обоснованно считать иносказательным, и даже когда он был использован явно в составе иносказания, не всегда это иносказание имело политический смысл. В статье разбираются наиболее интересные случаи метафор с политическим смыслом, которые впервые засвидетельствованы у Алкея: фрагменты 70.7 Voigt, 129.23-24 Voigt, 141.3-4 Voigt, 351 Voigt, 360B Lib., 305a.1-14 Lib. Особое внимание уделяется метафорам, связанным с темами вина и застольных игр. Вероятно, именно от Алкея нужно вести начало репрезенации политической деятельности как игры, в которой проявляется удача и искусство ее участников. Замечательно, что политические метафоры, построенные на образах вина и игры, вводят в политический язык образность, связанную с реалиями симпосия - места первого исполнения Алкеевых песен.
Ключевые слова
Афинская архэ была не только империей трирем и сов - это была также империя слов. Помимо реальных форм господства афиняне разработали дискурс, который способствовал тому, что их город стал мировым центром того времени. Если доверять свидетельствам Фукидида, политические лидеры Афин представляли свой полис в качестве образца соразмерности и умеренности, тем самым утверждая его моральное превосходство над остальным греческим миром. Кроме того, целый ряд драматургов, от Эсхила до Еврипида, связывает с Афинами решение правовых, религиозных или политических проблем, с которыми сталкиваются герои греческой мифологии. Универсализирующие стремления этого дискурса на самом деле носили перформативный характер. Нравственное превосходство афинян оправдывает их претензии на первенство в политической жизни. Успех этого перформативного дискурса можно проследить еще и в речи Антифонта Афинского «Об убийстве Герода», в которой уроженец Митилены Евксифей восхваляет перед афинским судом афинские законы, что перекликается с панегириком Ареопагу в «Эвменидах» Эсхила. Подсудимый, по-видимому, прекрасно усвоил превосходство афинского суда или, вернее, считал, что подобная похвала отвечала его интересам.
Ключевые слова
В статье разбираются персонификации образа войны в древнегреческой литературе, в особенности их частая связь с процессом пожирания/потребления. Война нередко олицетворяется в образах Ареса, Polemos или Stasis, а одним из наиболее частых ее характеристик является непомерный аппетит. Так, об Аресе в «Просительницах» Эсхила говорится, что он «пожинает» человечество (636), и к нему применяются эпитеты наподобие φθῑσίμβροτος ‘губящий мужей’, ἀκόρητος ‘ненасытный’ и т. п. В свою очередь, у Аристофана Polemos собирается приготовить города Греции на обед (Мир 230-289), а Солон изображает Stasis спящим, т. е. удовлетворяющим иную форму физической потребности (фр. 4.19). Люди, ставшие причиной войны или ведущие ее, часто ассоциируются с подобными потребностями, подразумевающими разные формы голода (например, Гомер. Илиада 11.67, Алкей. фр. 70.6). В основе подобных литературных репрезентаций лежит определенное политико-философское представление о природе и причинах войны, которая и порождается определенными людскими потребностями и аппетитами и в то же время служит их воплощением. Таким образом, война часто переключается на самих своих создателей, обращая голод человечества против самого человеческого сообщества и принуждая людей пожирать себе подобных. Такая образность подчеркивает опасность, которая немедленно возникает, стоит только поддаться подобным желаниям и аппетитам.
Ключевые слова
Статья посвящена выбору между греческими словами βασιλεύς ‘царь’ и ἄρχων ‘правитель’ при переводе в Пятикнижии еврейского слова melek ‘царь’. Разобрав релевантные пассажи из Библии с необходимыми комментариями, автор переходит к обсуждению гипотезы, связанной с именем Э. Бикермана и объясняющей этот выбор самоцензурой со стороны переводчиков Септуагинты. По мнению Бикермана, переводчики были озабочены тем, как греческое Пятикнижие будет воспринято птолемеевским двором и администрацией. Автор солидаризуется с критиками этой гипотезы и полагает, что выбор между βασιλεύς и ἄρχων был обусловлен совсем иными соображениями, а именно отношением теократического иудаизма эпохи Второго Храма к институту монархии в Израиле. В последнем разделе статьи рассматривается схожая переводческая стратегия в греческом переводе книги Иезекииля.
Ключевые слова
Анализ двух упоминаний полиса в «Аяксе» Софокла позволяет доказать, что для понимания политических аспектов как этой трагедии, так и других, необходимо принимать во внимание неоднородность состава зрительской аудитории.
Ключевые слова
В статье разбираются существующие политические интерпретации трагедии Софокла «Эдип-царь», согласно которым главный герой трагедии трактуется либо как своего рода олицетворение Афин (Б. Нокс), либо как образ, отсылающий к конкретному историческому лицу - Периклу (В. Эренберг). С подобной трактовкой связана и традиционная датировка трагедии 420-и годами до н. э. Демонстрируя ряд возникающих при этом проблем - как исторического, так и чисто литературного свойства, автор склонен согласиться с выдвинутой относительно недавно гипотезой М. Викерса, усматривающего в софокловском Эдипе черты, роднящие его с другим важным политическим деятелем Афин - Алкивиадом, и приводит в пользу данной трактовки дополнительные аргументы (в частности, вытекающие из анализа псевдоплатоновского диалога «Алкивиад II»). Правда, в отличие от Викерса, автор статьи полагает, что при таком понимании правильнее датировать трагедию второй половиной 410-х годов до н. э. и усматривать в ней аллюзии на знаменитый процесс об осквернении герм и на бегство Алкивиада из Афин, во время которого Алкивиад провел некоторое время в Фивах. Подобная интерпретация, возможно, и не углубляет наше восприятие вневременного смысла великой трагедии Софокла, но может уточнить то, как могли ее воспринимать - и оценивать - зрители в афинском театре.
Ключевые слова
Сюжет об Эдипе в силу своей многоаспектности (что позволяет актуализировать то или иное звено сюжета) превращается в универсальный способ критики правителя - даже при несовпадении отдельных деталей, из-за которых острополитические интерпретации оказываются сомнительными. Политическим этот сюжет делают два фактора: вопрос о престолонаследии и вопрос о природе власти.
Ключевые слова
В статье предложена интерпретация трагедии Еврипида «Ифигения в Тавриде». Главный мотив трагедии - мотив варварских жертвоприношений - постоянно ассоциируется с внутрисемейными убийствами в доме Агамемнона, а ожидаемое в трагедии принесение в жертву Ореста Ифигенией должно соединить мотивы варварского ритуала и бед аргосской царской династии. Постоянное сравнение и сближение жертвоприношений в стране тавров с событиями в семье Агамемнона позволяет предположить, что данный мотив служит для символического выражения внутренних раздоров в самом эллинском мире - гражданской войны в Аргосе, разрешившейся при участии Афин. В таком случае трагедия была приурочена к заключенному вслед за окончанием этой войны весной 416 г. до н. э. союзному договору Афин с Аргосом.
Ключевые слова
«Демы» Евполида надежно датируются временем между 417 г. до н. э. и смертью драматурга в 411 г. до н. э. В течение почти двухсот лет считалось, что эта комедия была поставлена в 412 г. до н. э. после провала экспедиции на Сицилию и захвата Декелеи спартанцами, но до олигархического переворота 411 г. до н. э. Такая датировка позволяла видеть в пьесе общественную реакцию на ряд серьезных политических и экономических кризисов. Против этой датировки выступили Иэн Стори (доказывавший, что «Демы» были поставлены в 417 или, возможно, в 416 г. до н. э., до изгнания Алкивиада и до Сицилийской экспедиции), а также Марио Тело и Леоне Порчиани (предлагавшие датировать комедию 410 г. до н. э., после ниспровержения демократии в 411 г. до н. э.). В начале статьи дается обзор того, что известно о драматическом действии «Демов». Затем автор приводит доводы против альтернативных датировок пьесы и доказывает, что лучше по-прежнему относить ее к 412 г. до н. э. Наконец, рассматриваются общественные настроения, которые могла отражать или использовать пьеса, когда драматург задумывал ее в 413 г. до н. э.
Ключевые слова
В статье анализируется изображение оракулов в древнегреческой (аттической) комедии, включая не только сохранившиеся комедии Аристофана, но и фрагменты утерянных комедий. Чтение и толкование оракулов рассматривается с точки зрения их религиозного значения для жизни общества. Автор приходит к выводу, что в центре изображения данной религиозной практики находится искусство прорицателя и его способность истолковать текст оракула так, чтобы вызвать согласие и одобрение своей аудитории и принести пользу в конкретной кризисной ситуации. Искусство пророка требует определенных риторических навыков. В комедиях можно проследить две соревнующиеся риторические модели истолкования священных текстов оракулов, одна из которых оказывается более эффективной в политическом смысле.
Ключевые слова
Для исследований отношений между литературой и политикой в античности одним из центральных объектов внимания традиционно является августовский период, особенно отношения между Августом и поэтами. В статье рассматриваются важнейшие тенденции изменяющихся оценок соответствующего периода с древности до нашего времени, а также причины этих оценок. Я следую за фундаментальным тезисом Питера Уайта, что «политическая» интерпретация августовской поэзии - это анахронистическая проекция. Затем я кратко разбираю, чем неточно понятие «идеология». Анализируя некоторые репрезентативные примеры, такие как Hor. Carm. 1.2, я вырабатываю более релевантную концепцию охватывающего всю нацию дискурса или дискуссии, в которой, помимо Августа, есть еще много участников с множеством различных перспектив. В то время как предложенная Р. Саймом модель «организации общественного мнения» в целом была отвергнута наукой, бинарные оппозиции оказались слишком упрощенным инструментом и все больше уступают место более динамическим подходам, которые также лучше учитывают реалии эпохи, в том числе намеренную многозначность произведений искусства. Еще одной интерпретативной проблемой, на которую вновь обратили внимание исследования культурной и исторической памяти, является проецирование настоящего на прошлое.
Ключевые слова
В статье прослеживаются становление и функционирование в «Географии» Страбона стереотипов и риторических клише, связанных с «античным севером», которые ко времени создания этого произведения распространились в кругах римской политической элиты. Последнее повлияло на общественные ожидания подданных Римской империи. Понятие «античный север» - часть общей картины мира и включает в себя не только круг этногеографических и политических представлений римлян, но и их повседневную практику, и тесным образом связано с северными по отношению к Средиземноморью регионами Европы - от Галлии, через земли Германии и до черноморского побережья с прилегающими областями. С одной стороны, в случае «Географии» перед нами собрание маркирующих элементов, структурирующих пространство ойкумены (топонимы, этнонимы, гидронимы и т. п.) предшествующего, по преимуществу эллинистического, времени, с другой - используемые Страбоном методы компиляции отражают политические тенденции эпохи Августа. Цель статьи - показать, что «северные» стереотипы и риторические клише в «Географии» Страбона не только отвечали политическим настроениям, интересам и нормам режима Августа, тем самым оказывая влияние на отдельные дискурсы, но и использовались в качестве инструмента имперской идеологии для обоснования легитимной власти Рима.
Ключевые слова
Утраченная трагедия Луция Вария Руфа «Фиест» в начале правления Августа была, по-видимому, одним из самых влиятельных и удостоившихся наиболее активной поддержки со стороны государства поэтических текстов, но в то же время поздний Август, похоже, перестал всерьез поддерживать ее распространение. В статье высказываются предположение, что «Фиест» Сенеки в значительной степени зависим от этой трагедии и что по сенекианскому тексту можно реконструировать некоторые черты произведения Вария. Получается, что у Вария критиковались недавно побежденный Октавианом Марк Антоний и Клеопатра, но мало места уделялось позитивной хвале принцепса. Интерес раннего Августа к политическому использованию драмы объясняется желанием в условиях моды на эзотерическую ученую поэзию обратиться к более консервативно ориентированному на общение со всем народом сразу жанру, восстановив прагматический контекст и содержательные особенности афинской трагедии. Однако сиюминутная актуальность трагедии в афинском духе плохо сочеталась с перспективами ее дальнейшего пропагандистского использования, и, вероятно, прежде всего успешный компромисс между «демократичностью» и ученостью, достигнутый в «Энеиде» Вергилия, заставил Августа пересмотреть ориентиры своей культурной политики и отказаться от ставки на драму.
Ключевые слова
Вместо попыток доказать наличие политических аллюзий и политических высказываний в эпической поэзии, более продуктивным представляется выявление современных ей источников. В статье предлагается прочтение эпической поэмы Силия Италика о II Пунической войне с оглядкой на произведение Валерия Максима «Достопамятные деяния и изречения». Благодаря сопоставлению этих двух очень разных литературных произведений с очевидностью выявляется использование «поучительных примеров» (exempla) как способ мышления, повествования и оценки исторических фактов.
Ключевые слова
В статье анализируются художественные средства поэтики невербального поведения, связанные с семантикой мотивов смеха и страха в биографии Плутарха «Александр». Делается вывод о том, что эволюция характера героя биографии связана с его растущим опасением относительно утраты власти. Это акцентируется с помощью угасающего мотива смеха, имеющего ключевое значение среди средств невербального текста, с одной стороны, а также все возрастающего мотива страха, с другой.
Ключевые слова
Расцвет ораторского искусства на востоке Римской империи на протяжении II-III вв. н. э. принято называть Второй софистикой - по аналогии с софистическим движением в Греции, главным образом в Афинах, в V в. до н. э. Появившиеся тогда в большом количестве «учителя мудрости» сумели сделать риторику важнейшим инструментом политического воздействия на жизнь государства и общества в целом. Союз политики и риторики, государственной власти и свободы творчества привели к совершенно неожиданным и колоссальным по своему значению результатам: к расцвету афинской демократии, с одной стороны, и к появлению шедевров в области словесного и художественного творчества, с другой. Речи таких выдающихся ораторов, как Исократ, Демосфен и др. оказывали огромное воздействие на общественное мнение и политику государства. В Римской империи, главным образом в городах Малой Азии, где испокон веков преобладало греческое культурное влияние, наступление «золотого века Антонинов» с его хорошо продуманной системой администрации на местах и расширением гражданских прав и свобод населения также способствовало значительному культурному подъему в обществе. Это нашло выражение прежде всего в появлении огромного числа ораторов и риторов - софистов, которые путешествовали из города в город, давая сеансы публичных декламаций или читая лекции по риторике. Софисты выступали с речами на самые разнообразные темы, наиболее же выдающимся из них нередко предоставлялось почетное право произнести торжественную речь на общегородском празднестве или сказать приветственное слово по случаю прибытия в город представителей римской власти и даже самого императора. Характерным примером могут служить две сохранившиеся до нас «смирнские» речи Элия Аристида, слава которого обеспечила этому оратору прочное место в ряду классиков позднего греческого красноречия. Обе речи адресованы римским официальным лицам и хорошо демонстрируют существование тесных культурно-политических связей между римской властью и греческой интеллектуальной элитой во II в. н. э., упрочившихся, по всей видимости, в результате неоднократных поездок императоров на Восток. Это дает нам основание рассматривать последнее как политическую подоплеку так называемого феномена Второй софистики.
Ключевые слова
На месте археологических раскопок сложнее всего реконструировать два аспекта, которые значительно влияют на интерпретацию самого места: движение и сады ( Илл. 1, 2 ). Раскопки и исследования больших римских вилл в Стабиях рядом с Помпеями, проводящиеся с 2007 г. Фондом реставрации античных Стабий и Археологической инспекцией Помпей, позволяют выявить, как по этим пространствам перемещались владельцы вилл и их гости. Раскопки так называемой Виллы Сан-Марко ( Илл. 3 ) показали, что вилла и находящийся от нее через улицу дом ( Илл. 4 ), вероятно, были частями единого строения, объединенными с помощью мостика. Раскопки и исследования Виллы Ариадны показали, что первоначально (около 80-60-х годов до н. э.) она имела традиционную планировку с прямолинейным сквозным видом (Durchblick), а в эпоху Августа были добавлены новые помещения, ориентированные на панорамные виды по пересекающимся осям ( Илл. 5 ). Раскопки в саду, имеющему невероятно хорошую сохранность, позволили сделать вывод, что он был спланирован не только для прогулок групп гостей, но и для манипулирования взаимодействием гостей и хозяев виллы ( Илл. 6 ).