Российский гуманитарный журнал
2014. — Выпуск 5
Содержание:
Публикация знакомит отечественного читателя с неизвестным французским трудом Р. Г. Назирова - «Troisduels (Balzac, Lermontov, Dostoievski)». Назиров сравнивает вариации темы «бесплодного всемогущества» в романах «Шагреневая кожа», «Герой нашего времени» и «Бесы», рассматривая мотив «предрешенной дуэли» как кульминационный момент развертывания темы. Сопоставительный анализ дает автору основания предполагать, что Лермонтов создал историю дуэли в «Герое нашего времени» под влиянием аналогичного эпизода «Шагреневой кожи». Однако в романе Лермонтова, по мнению Назирова, дуэль становится философским экспериментом героя. Это соображение естественным образом приводит автора к Достоевскому, в романах которого такие эксперименты прямо определяют судьбы героев-идеологов. Дуэль Ставрогина Назиров трактует как результат творческой полемики Достоевского с Бальзаком и Лермонтовым. «Шагреневая кожа» и «Герой нашего времени» подчеркивали невозможность отыскать цель, достойную всемогущества героя. «Бесы» акцентируют мотив личной вины, делающей бессмысленными все дальнейшие цели и действия героя. Однако назировская интерпретация «Бесов» носит не только моральный характер. Для советского литературоведа 1970-х годов также оказывается важен социальный контекст нравственной коллизии Ставрогина, определяющийся процессом распада традиционной структуры русского общества во второй половине XIX века. Таким образом, статья представляет собой исторический и историко-литературный комментарий развития темы «бесплодного всемогущества» от Бальзака до Достоевского. В этом труде присутствует все характерные свойства зрелого научного стиля Назирова: внимание к социальным аспектам истории литературы, исторический подход к собственно литературным явлениям, моральное заострение художественной проблематики.
Ключевые слова
Тематическая структура повести «Неточка Незванова» выявляется в статье через систему лейтмотивов, восходящих к элементарным семантическим оппозициям. Программная для повести оппозиция высокого - низкого выявляется и в семантике пространства. Периферия повести - имение помещика-меломана и её сакральный центр - «солнечный» дом князя Х-ского в Петербурге - соединяются в повести длинным путём, проделанным героем. В жизнеописании Егора Ефимова этот путь задан с такой же неизбежностью, как инициация сказочного героя. В статье впервые рассматривается темпоральная структура повести, уникальная не только подробностью своей хронологии, но и тем, что жизнеописание героя охватывает чуть ли не самый продолжительный период сравнительно с судьбами других персонажей писателя. Как и многие произведения Достоевского, повесть несёт следы «прививок» различных поэтических систем и знаки включения других текстов, образующих сложную систему интертекстуальных связей. Ведущий мотив повести принадлежит кругу основной мифопоэтической топики: «испытание человека сатанинской стихией». Особенно явственно вторжение демонического в судьбу Ефимова проявилось в сближении с итальянским капельмейстером и получении в наследство его скрипки. Истории этого инструмента сопутствует насыщенный маргинально-демонический фон, порождённый устойчивой мифологемой «дьявольской скрипки». В рамках мифопоэтической концепции музыки художник - это медиум, через которого действует высшая или низшая сверхъестественная сила. Историю скрипача Ефимова, в этом смысле, можно уподобить приключениям мифологического «культурного героя», развёрнутым как единая цепь событий: встреча с магическим колдуном-дарителем, получение от него волшебного орудия и последующая череда тяжких испытаний. Жизнеописание Егора Ефимова рассматривается в статье в рамках мифопоэтической концепции музыки, как испытание человека демонической стихией и в историко-культурном контексте, как развенчание романтического мифа о «демоническом художнике».
Ключевые слова
В настоящей статье разрабатывается частный аспект чрезвычайно актуальной для отечественного литературоведения фундаментальной проблемы «Ф. М. Достоевский и литературная традиция XVIII века». Повесть французского беллетриста П. Ж. Б. Нугаре «Старик» из цикла «Les passions différents âges, ou le tableau des folies du siècle» (1766) рассматривается в качестве значимого элемента парадигматического контекста повести Достоевского «Дядюшкин сон». Анализ персонажной параллели «барон Осбрун - князь К.» наглядно выявляет существенное различие в авторских стратегиях актуализации французским и русским писателями укорененного в античности образного топоса молодящегося, щеголеватого старика. Явное сходство в деталях сатирического портретирования возрастных персонажей, построенного на игровом совмещении гротескового «аристофановского», галантного «петиметрского» и «анакреонтического» кодов, подчеркивает разительное отличие поведенческих моделей барона Осбруна и князя Гаврилы в однотипной сюжетной ситуации «публичное разоблачение секретов внешнего облика молодящегося старика». Данная персонажная параллель дает четкое представление о векторе трансформации Достоевским образного топоса молодящегося старика, а также выявляет идейно-смысловую глубину и эстетическую многомерность трагикомического характера князя-«дядюшки».
Ключевые слова
В статье предлагается анализ парадоксальной символики пространства в трех сценах «Записок из Мертвого дома». Несмотря на то, что свободу в прямом смысле слова можно приобрести только вне пределов тюрьмы, и на то, что в общественном мире она доступна только немногим, в косвенном, более глубоком смысле свобода доступна всем, и онa испытывается внутри стен тюрьмы, внутри каждого человека. Сцена «Баня», как неоднократно отмечено учеными, дает картину ада. Но баня, как и церковь, в которую ходят заключенные на праздник Пасхи, находится в городе, не в тюрьме. Исследуются параллели между этими сценами и сценой театра, кульминацией первой части романа. Представление проходит в самой казарме, где живут заключенные. Занавес можно рассмотреть, как иконостас, а спектакль как церковную службу. После театрального представления, обитатели острога испытывают глубокое чувство спокойствия и блаженства, которых они не испытывают ни в каком другом месте: «Все как-то непривычно довольны, даже как будто счастливы, и засыпают не по-всегдашнему, а почти с спокойным духом». Таким образом, в «Записках из мертвого дома» передается новое видение «свободы» в самом центре тюрьмы. В статье цитируются труды Бахтина, Эмерсон, Джэксона и других исследователей.
Ключевые слова
В статье развиваются научные идеи Р. Г. Назирова о том, что отношения Ф. М. Достоевского с современными ему художниками и мыслителями были «молчаливым сотрудничеством». Примером такого «молчаливого сотрудничества» Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого стало отношение журнала братьев Достоевских «Время» к педагогической деятельности и художественному творчеству Толстого в начале 1860-х годов. В статье впервые фронтально описан и изучен весь материал обращения к Толстому во «Времени»: заметка А. У. Порецкого о журнале «Ясная Поляна», специальная анонимная статья о журнале Толстого, «Журнальная заметка» Ф. М. Достоевского, статьи И. Г. Долгоместьева «Некоторые педагогические и научные тенденции» и «Сказание о «Дураковой плеши» (по поводу распри «Современника» с «Ясной Поляной»)», цикл статей А. А. Григорьева о повестях Толстого и статья Я. П. Полонского о «Казаках». В этот период Толстой привлекал Достоевского, прежде всего, как талантливый и самобытный педагог, в то время как его художественное творчество оценивалось в журнале достаточно неоднозначно. В статье использованы биографический, сравнительно-исторический, историко-литературный и интертекстуальный методы литературоведческого анализа текста.
Ключевые слова
В статье исследуется проблема воздействия на роман Достоевского «Идиот» традиций романтической литературы. Автор указывает на то, что отношение русского романиста к явлениям уходящей культуры было в высшей степени лишено догматизма: сам подход к разным культурным направлениям и стилям всегда отличался удивительной гибкостью и разнообразием. В качестве одного из прецедентных текстов рассматривается повесть Шарля Нодье «Жан Сбогар», мотивный репертуар которой полностью воспроизводится в романе русского писателя. Сопоставление главного героя французской повести Жана Сбогара, который изображен в двух обликах, с главными героями романа «Идиот» князем Мышкиным и Рогожиным позволяет сделать вывод о том, что, отталкиваясь от данного источника, Достоевский развил художественную идею Нодье. Русский писатель отказался от принципа раздвоения личности в пользу изображения двух героев, между которыми идет борьба и в то же время существует мистическая связь. Сопоставление Мышкина с ангелоподобным Лотарио, а Рогожина с разбойником Жаном Сбогаром еще раз подтверждает мысль о том, что в романе Достоевского происходит внедрение высокой философской символики в реализм: «расщепление» романтического образа отсылает вдумчивого читателя к евангельской легенде о Христе и разбойнике. Таким образом, прочтение образов «Идиота» сквозь призму романтической повести Шарля Нодье обнаруживает соотнесенность сюжета романа не только с литературной традицией, но и с христианской символикой. Чужой текст не только превращается у Достоевского в материал для импровизации, но служит тайным указателем для читателя и реконструирует его культурную память.
Ключевые слова
«Кроткая» неоднократно была предметом тщательнейшего анализа многих литературоведов. «Фантастический рассказ», составивший содержание ноябрьского «Дневника» за 1876 год, является центральным в этом выпуске. Его тема связана и с другими произведениями Достоевского. Мотивы этого произведения Достоевского изучаются с разных позиций, но совершенно очевидно, что социальная проблематика не исчерпывает его содержание и не является доминирующей. Своеобразие произведения связано с характеристикой персонажей. Именно их «внутренний мир» продуцирует мотивную структуру. Актуальность статьи обусловлена необходимостью выявить особенности персонажей как трагических героев. Цель исследования - изучение мотива отчаяния как доминанты трагического содержания персонажей произведения Достоевского и функционирование этого мотива в общем контексте «Дневника писателя» за 1876 год. Для исследования привлекается материал «Дневника писателя» за 1876 год и записи Достоевского в подготовительных материалах к произведению. Используются приемы историко-литературного, сравнительно-типологического анализа. Проведенное исследование обнаруживает, что мотив отчаяния является одним из главных в «Кроткой» и остальном материале «Дневника писателя» за 1876 год. Он участвует в образовании сюжета рассказа, выступает в качестве момента его сюжетного действия, несет свои значения, определяющие содержание сюжета. А в самом «фантастическом рассказе» этот мотив, кроме продуцирующей, выполняет конструктивную, динамическую и семантическую функции.
Ключевые слова
В статье рассматриваются эстетические и духовные проблемы наследия Ф.Достоевского в связи с восприятием его творчества в русской культуре начала ХХ века. В работе дается оценка Н. Бердяевым значения произведений Достоевского для Русского Ренессанса, когда активно обсуждалась проблема путей дальнейшего развития литературы. Одновременно в статье обращено внимание на то, что Достоевский активно искал новые возможности литературы для непосредственного изображения гуманистического идеала. Образцы таких произведений он находил в искусстве европейского Возрождения. Автор обращает внимание на утверждение в гуманизме Возрождения особого типа человека на основе ренессансного мифа о человеке. В статье выясняется связь между гуманистическими идеями и эстетическими исканиями Достоевского, Возрождением и Русским Ренессансом начала ХХ века через трактовку категории «ренессансного мифа о человеке». Типологические аспекты проблемы человека в прозе Ф.Достоевского, постоянный и глубокий интерес к личности объясняют интенсивное внимание к его работам в начале ХХ века. В статье обсуждается вопрос о степени и характере воздействия проблем человека и особенностей реализма Достоевского на формирование взглядов деятелей Русского Ренессанса на искусство, художественное творчество и понимание мира и человека в терминах трагического гуманизма. В России Достоевский может быть оценен как тип художника, соответствующий позднему европейскому Возрождению. В статье делается вывод: через гуманистический миф ренессансного типа творчество Достоевского стало важной частью искусства и духовной культуры начала ХХ века.
Ключевые слова
В статье дается описание одной из тенденций современного массового восприятия Достоевского - отрицания и полемики с классиком. Сделан также краткий экскурс в историю этой традиции восприятия. С точки зрения структуры практически любое отрицание Достоевского опирается либо на отторжение от «фантастичности» его поэтики, либо на отождествление писателя с одним из его героев. Парадигма такой рецепции определилась еще в первых прижизненных откликах по поводу Достоевского. В ХХ веке к этой антитезе добавилось стремление к упрощению Достоевского и сведению полемики с ним в чисто идеологическую плоскость. Ситуация усложнилась только в середине века на фоне первого кризиса советского утопического сознания. Статья вводит в научный оборот неизвестный ранее источник - юношеский дневник крупного отечественного литературоведа Р. Г. Назирова. Анализируемый отрывок - свидетельство начавшегося в середине века переосмысления Достоевского в советском культурном сознании. Наиболее поздний элемент традиции негативного восприятия Достоевского - его отторжение как надоевшего культурного штампа. Примечательно, что в последние десятилетия в этом отторжении совпадают тенденции и массовой, и элитарной культуры, тогда как научное восприятие Достоевского, наоборот, ощутимо расходится и с тем, и с другим. В статье анализируется ряд современных массовых и элитарных интерпретаций Достоевского: - функционирование имени писателя и культурной памяти о его наследии в газетной публицистике и пространстве сетевой коммуникации; - концептуальный «псевдонекролог» Д. А. Пригова, помещающий Достоевского в контекст позднесоветской официальной риторики; - артефакт актуального искусства (инсталляция В. Шечкина «Непротивление злу насилия»), вскрывающий фундаментальные мировоззренческие расхождения современной культуры с Достоевским.